— Постой! — закричал старик.
Щелчок.
Бартон долго сидел, вцепившись в телефон. Нестерпимо болело сердце.
Какой безумной казалась сейчас та идея. Тогда он, молодой, глупый, в те первые одинокие годы вдохновенно налаживал аппаратуру, ленты и схемы, составляя расписание звонков…
Звонок.
— Доброе утро, Бартон. Это Бартон. Семь часов. Проснись и пой!
И опять.
— Бартон? Бартон на связи. Днем отправишься в Марс Таун, установишь телефонный процессор. Думал напомнить тебе.
— Спасибо.
Опять звонок!
— Бартон? Говорит Бартон. Пообедаем? В отеле «Ракета»?
— Ладно.
— Увидимся. До встречи!
Дзинь!
— Это ты, Би? Думал тебя подбодрить. Выше нос, и все такое. Завтра может прилететь спасательная ракета.
— Да, завтра, завтра, завтра, завтра.
Щелчок.
Но годы таяли как дым. Бартон заглушил хитроумные телефоны с их каверзными ответами. Теперь ему должны позвонить лишь после восьмидесяти, если он доживет. И вот пришел тот день, раздался звонок, и прошлое нашептывало ему, напоминая о себе.
Звонок!
Он не стал отвечать.
«Можно и не брать трубку», — подумал он.
Снова звонок!
«На том конце же никого нет», — подумал он.
И снова телефон!
«Будто сам с собой говоришь, — подумал он. — Но все же разница есть. Боже, и какая разница!»
Он чувствовал, как берется за трубку.
— Привет, старик Бартон, это молодой Бартон. Мне сегодня двадцать один! В прошлом году я установил еще двести голосовых процессоров в двух сотнях городов. Я заселил Марс Бартонами!
— Да.
Старик помнил, как ночами, шестьдесят лет назад, мчался среди голубых гор и железных долин, с полным кузовом электроники, весело насвистывая. Еще один телефон, еще одно реле. Есть чем заняться. Умно придумано, чудесно придумано, но как же это грустно. Скрытые голоса. Спрятавшиеся, затаившиеся. В те юные дни смерть не казалась смертью, время не было временем, а старость лишь слабым эхом отзывалась из глубины далеких лет. Тот наивный идиот, безмозглый садист, и думать не желал о том, что придется пожинать плоды посеянного.
— Прошлой ночью, — говорил двадцатиоднолетний Бартон, — я был в кино в пустом городке. Смотрел старый фильм с Лорелом и Харди. Господи, ну и умора!
— Да.
— Придумал кое-что. Записал свой голос тысячу раз. Передаю по всему городу, и похоже на тысячу людей. Успокаивает, этот шум толпы. Немного повозился, и вот двери хлопают, дети поют, играет музыка, все по расписанию. Если в окно не смотреть, а просто слушать, то полный порядок. А посмотришь, и все, иллюзии конец. Кажется, мне становится одиноко.
— Это первый знак, — ответил старик.
— Какой?
— Ты в первый раз признался, что ты одинок.
— Я экспериментировал с запахами. Когда шагаю по пустынным улицам, из домов слышатся запахи бекона, яичницы, ветчины, филе. Все за счет скрытых устройств.
— Безумие.
— Самозащита!
— Я устал. — Старик оборвал разговор, бросив трубку. Это уж слишком. Прошлое поглотило его…
Пошатываясь, он спустился по лестнице и вышел на улицы города.
Было темно. Больше не горели красным неоновые вывески, не играла музыка и не было запахов кухонь. Далеко в прошлом осталась эта его фантазия, эта механизированная ложь. Прислушайся! Неужели шаги? Принюхайся! Пахнет клубничным пирогом… Он оставил эту затею.
Он приблизился к каналу, где звезды отражались в дрожащей воде.
Под водой, как стайка рыб, ржавели роботы, которыми он хотел населить Марс, создавая их год за годом, пока вдруг не понял, насколько это нелепо и бессмысленно, и отправил их: шагом марш, раз, два, три, четыре! прямо в воды канала, пока они не погрузились на дно, пуская пузыри, как тонущие бутылки. Он убил их безо всякой жалости.
В темном коттедже еле слышно звонил телефон.
Он прошел мимо. Звук оборвался.
В следующем доме, словно поджидая его, раздался еще один звонок. Он побежал. Звонок остался позади. Но его тут же сменил другой, в соседнем коттедже, а теперь в том, в этом, там и тут! Он бросился прочь. Еще звонок!
— Хорошо! — вскрикнул он, выбившись из сил. — Я отвечу!
— Привет, Бартон.
— Чего тебе надо?
— Я одинок. Живу только тогда, когда говорю. Значит, я должен говорить. Ты не заставишь меня замолчать.
— Оставь меня в покое, — в ужасе взмолился старик. — Ох, мое сердце!
— Это Бартон, мне двадцать четыре года. Прошла еще пара лет. Я жду. Немного скучаю. Прочел «Войну и мир», упился шерри, прошелся по ресторанам, побывал официантом, поваром, конферансье. Сегодня исполняю главную роль в кино в Тиволи — Эмиль Бартон в «Утраченном плоде любви», во всех ролях, меняя парики!
— Прекрати свои звонки, или я тебя убью!
— Не выйдет. Для начала придется меня найти!
— Я тебя найду!
— Ты же забыл, где я скрываюсь. Я повсюду, в трансформаторах, домах, проводах, башнях связи, под землей! Давай, попробуй! Как ты назовешь это? Телецид? Суицид? Завидно тебе? Завидуешь мне, ведь мне всего двадцать четыре, мои глаза ясны, я силен и молод. Ладно, старик, война так война! Между нами. Между мной и мной! Против тебя, тебя настоящего, целый полк всех возрастов. Давай, объявляй войну!
— Я тебя прикончу!
Щелчок. Тишина.
Он вышвырнул телефон в окно.
В полночном холоде, по глубоким долинам полз автомобиль. Под ногами Бартона лежали револьверы, винтовки, динамитные шашки. Рев мотора отдавался в его хрупких, усталых костях.
«Найду их, — думал он, — и всех уничтожу. Боже, как он мог со мной так поступить?»
Он остановился. В свете поздних лун перед ним был чужой город. Ветра не было.
Его холодные руки сжали винтовку. Он уставился на столбы, вышки, трансформаторные подстанции. Где спрятался голос? В этой вот вышке? А может, вон в той? Столько лет прошло. Он затравленно озирался.
Вскинул винтовку.
Башня развалилась от первого выстрела.
«Придется все разрушить, — думал он. — Каждую вышку в городе. Я ничего не помню. Слишком давно это было».
Машина катилась по пустынной улице.
Звонил телефон.
Он взглянул на брошенное здание аптеки.
Оттуда.
Расстреляв замок из пистолета, он зашел внутрь.
