Вернувшись домой, я увидел, что Азиза плачет и тихонько поет:
Люблю его, о, как люблю его –
Любовь к нему мне сердце наполняет!
Когда она увидела меня, то осушила свои слезы и подняла голову, словно недоумевая, что произошло. Я начал рассказывать, но почувствовал, что лишаюсь чувств. Когда я пришел в себя, сестра обнимала меня и вытирала слезы с моих щек.
Я рассказал ей обо всем, и она вздохнула со словами:
– Не расстраивайся, о возлюбленный брат, ее знаки, напротив, должны тебя обнадежить. Пять пальцев значат «Приходи через пять дней». А то, что она показала тебе красный платок и зеркальце и высунула голову из окна, значит: «Сиди в лавке красильщика, покуда я не дам о себе знать».
– А ведь ты права, сестрица, – радостно воскликнул я. – В том переулке, где она живет, есть лавка еврея-красильщика.
Но когда я понял, что не увижу свою возлюбленную еще пять дней, я залился слезами.
– Крепись, о братец, – сказала Азиза. – Вспомни о тех влюбленных, которые много месяцев и даже лет дожидались встречи. Положись на меня. Обещаю, что помогу тебе и защищу тебя, как голубка защищает своих птенцов, укрывая их крыльями.
Она встала и приготовила мне еду и питье, но я не мог проглотить ни кусочка. Азиза попыталась развлечь меня рассказами о любви и страсти, и оставила меня, только когда усталость взяла свое и я заснул. Даже просыпаясь среди ночи, я видел Азизу рядом с собой, и слезы бежали у нее по щекам.
Пять дней тянулись, как пять веков. Когда наконец приблизилось время встречи, я встал с постели и увидел, что вода для купания уже приготовлена. Я помылся и переменил одежду.
– Да пребудет с тобой Аллах, – сказала мне Азиза. – Надеюсь, на этот раз ты получишь от своей возлюбленной то, чего так желаешь.
Я поторопился к лавке еврея-красильщика, но, к великому своему горю, увидел, что закрыта не только лавка, но и окно моей красавицы. Я хотел уже свести счеты с жизнью, столь велико было мое отчаяние, но остался сидеть, словно статуя, на скамье у нее под окном, покуда не настала полночь. Тогда я, тяжело ступая, вернулся домой. И увидел, что Азиза стоит, держась одной рукой за крючок в стене, другую прижав к сердцу, и, вздыхая, напевает чуть слышно:
Огонь в груди моей расплавит медь,
А слезы тридцать напоят пустынь.
Любовь моя смиренно преклонилась
Перед возлюбленным, но видит лишь немилость.
Увидев меня, Азиза смахнула слезы и улыбнулась:
– Почему же ты не провел ночь со своей возлюбленной и не добился наконец того, о чем так тосковал?
Решив, что она насмехается надо мной, я со всей силы ударил ее ногой так, что она упала на пол и ушибла голову о порог. Кровь полилась из ее раны, но Азиза поднялась, не сказав ни слова, и утерла лицо.
– Ничего не случилось, совсем ничего! – сказал я ей. – Вот почему я в таком гневе.
– Ты ошибаешься, – сказала мне Азиза. – Поступки этой госпожи, напротив, должны внушить тебе надежду. Она хочет узнать, правда ли ты ее любишь, и спряталась, чтобы испытать тебя. Ты должен пойти к ней завтра, потому что, если ты не вернешься, она подумает, что ты недостаточно терпелив. О, брат мой! Я рада, что до счастья тебе всего лишь шаг!
Но слова сестры не успокоили меня, а лишь усилили мое отчаяние. Она подала мне поесть, но я оттолкнул тарелку, вскричав:
– Всякий влюбленный – безумец, не способный ни есть, ни спать.
– По этим признакам мы и узнаем настоящую любовь, – сказала мне Азиза.
На рассвете следующего дня я бегом побежал по переулку и сел на скамью под окном. Очень скоро красавица открыла окно и когда увидела меня, то улыбнулась сначала слегка, потом шире, а потом я услышал ее смех! Она исчезла на минуту и вернулась с лампой и цветком в горшке. Сначала она прикрыла лицо волосами, затем провела лампой над цветком и захлопнула окно.
Странным образом чувство мое росло и крепло, хотя все эти таинственные знаки меня измучили. Я еще не услышал от нее ни единого слова. Быть может, она немая?
Я вернулся домой, снова печальный и озадаченный, но глубоко влюбленный. И увидел, что сестра моя с перевязанной головой плачет и поет:
Куда бы ты ни шел и где бы ни скитался,
Ты в сердце навсегда моем остался.
Она глянула на меня сквозь слезы и замолчала на миг, затем поднялась и спросила меня, что случилось.
– Ты наконец достиг того, чего желала твоя душа, – сказала она мне, когда я описал ей, что произошло. – Прикрыв волосами лицо, она показала, чтобы ты пришел к ней ночью, когда солнце скрывается во тьме. Цветок означает, что ты встретишься с ней в саду, а лампа говорит, чтобы ты искал огонек в темноте.
Но вместо того чтобы обрадоваться, я закричал на свою двоюродную сестру:
– Каждый раз ты обещаешь, что я наконец встречусь с ней, а я остаюсь ни с чем. Может статься, ты все толкуешь неправильно!
Азиза засмеялась и сказала:
– Терпение, о брат мой, и не забывай: Аллах всегда с теми, кто терпелив.
Я сел и взмолился:
– О Аллах, вели сегодня солнцу зайти раньше времени!
Я с нетерпением ожидал вечера, а двоюродная сестра моя сидела рядом, вздыхая и плача. Вскоре сгустилась ночь, я радостно бросился к двери, словно тот, кого выпускают из долгого заточения.
Но Азиза подозвала меня, протянула мне кусок мускуса и сказала:
– Пожуй его, когда увидишь ее, а когда твоя возлюбленная даст тебе то, чего ты так желаешь, прочти эти строки:
Во имя Аллаха, скажите, влюбленные,
Как сердцу унять эту боль бесконечную?
Я дошел до переулка, обогнул дом моей красавицы и нашел путь в садик позади него: калитку она оставила открытой. Я пошел на свет вдали и увидел прекрасную беседку, украшенную черным деревом и слоновой костью, с лампой, висящей внутри, с удобными диванами и перинами и разбросанными по ним подушками. Мерцали свечи, успокаивающе журчал фонтан, рядом с которым стоял столик, украшенный цветами и уставленный вином и богатыми кушаньями, – были там жареный цыпленок и дичь, фрукты и сладости. Я прождал там много часов, но она все не шла, и я понял, что умираю от голода, и набросился на еду так, как будто пожирал саму прекрасную девушку. Я наелся досыта и блаженно растянулся на перине, готовый ждать дальше.
Проснулся я от жары, обливаясь потом. Солнце обжигало меня почти отвесными лучами. Стояло утро, я вскочил, словно укушенный змеей, и увидел, что на живот мне кто-то положил уголек и немного соли.
Вокруг было пусто – ни следа беседки и подушек, свечей и прекрасно накрытого стола. Охваченный яростью и глубоким отчаянием, я вновь вернулся к моей возлюбленной сестре и увидел, что она плачет и напевает:
