Несмотря на довольно скудную информацию, представленную в газете, можно было ожидать, что жители Джуно инициируют гневные протесты и стихийные погромы: будут подъезжать к дому Майерса и кидать в него камни, прокалывать шины его вызывающего оранжево-красного джипа с фарами на крыше, сыпать в его адрес проклятия и прочее. Вместо этого большинство людей – и я в их числе – откровенно игнорировали и сторонились его, относясь как к недочеловеку, даже при случайной встрече у Фреда Мейера.
Между тем то здесь, то там раздавались разрозненные голоса несогласных из числа тех, кто считал Майерса и Пикока нормальными парнями и отважными охотниками, несправедливо распятыми «зелеными»: «Какой-то чертов волк и паршивый медведь или два… ну, чуть нарушили правила… – подумаешь, большое дело!» Однако если не считать отдельных, полных горечи сообщений по электронной почте, писем в «Эмпайер» и комментариев в блогах с обеих сторон, всеобщая сдержанность и благопристойность царили в какой-то зловещей тишине. Возможно, все мы были в шоке, но одно было бесспорным: мы были законопослушными гражданами, объединенными чувством единого коллектива, уверенными в том, что правосудие вынесет свой вердикт – пусть неидеальный, но такой, который мы признаем.
Незамеченными почти всеми свидетелями происходящего остались два упущения в письменном показании, данном обвиняемым под присягой у районного прокурора и в других судебных документах. Нигде не было упоминания о том, что Майерс выращивал марихуану, а прокурор Гарднер (который был ознакомлен с криминальным прошлым Майерса, когда сотрудники Службы охраны рыбных ресурсов и диких животных США представили собранное досье) утверждал во время этих показаний под присягой, что за Майерсом не числилось никаких правонарушений. А историю с няней из Пенсильвании, последующие нарушения закона во время отбывания им условного срока, его марихуановую ферму – словно под коврик замела чья-то невидимая рука.
Позже мы узнали, что Майерс заключил досудебное соглашение о сотрудничестве со следствием, и с него сняли обвинения в хранении наркотиков в обмен на предоставление необходимой суду информации. Возможно, были еще какие-то сделки. По ходу следствия упоминание об украденном карабине.30/.30 также бесследно исчезло (а это тяжкое преступление на федеральном уровне).
Тем временем личность мертвого волка – основная составляющая всего дела, из-за чего переживало большинство жителей Джуно, – оставалась неизвестной широкой публике.
У людей не было доступа к письменным показаниям Лоумена и другим деталям, о которых Гарри, Джоэль, я и другие знали уже несколько месяцев. В заголовок статьи «Эмпаейр» от 26 мая был вынесен вопрос, который задавали многие: «А был ли это Ромео?»
[84] Шкура, которую нашли у Пикока, судя по пластиковой печати на ней, была передана для изучения сотрудникам Департамента рыболовства и охоты, но в отчетах департамента цвет шкуры описывался как серый, хотя фактически шкура с прикрепленной к ней биркой с порядковым номером была черного цвета.
Такое поразительное несоответствие сразу же зародило подозрение у некоторых людей, что сотрудники Департамента рыболовства и охоты или даже представители правоохранительных органов могут участвовать в сокрытии преступления. Вплоть до настоящего дня специалист по опломбированию шкур департамента Крис Фрери остается в растерянности. Он не помнит, чтобы осматривал шкуру черного волка в сентябре, хотя его рукой заполнена форма, датированная 9–23–09. Впоследствии его дотошно допрашивали по этому вопросу Фрайбург и Френзел, что, похоже, позволило правоохранительным органам уйти от обвинений.
Побеседовав лично с Фрери – теперь уже он вышел в отставку, но до сих пор расстраивается при упоминании его имени в связи с данным инцидентом, – я поверил ему. Вполне возможно, что бирка Пикока сначала была прикреплена к серой шкуре неизвестного происхождения, а позднее снята и помещена на шкуру Ромео. Таким образом шкуру черного волка могли даже не проверять, хотя бирка числилась. Вероятно, это был своего рода маневр, который опробовал браконьер, знавший законы и умело ими пользовавшийся
[85].
В своем интервью после суда, которое он дал газете «Эмпайер», Майерс изворачивался, как человек, запутавшийся в сетях собственного алиби. По форме, он категорически отрицал, что застрелил черного волка, несмотря на то что его только что взяли со шкурой, на которой была его бирка: «Нужно быть полным кретином, чтобы считать, что это Ромео. Полным кретином. Я могу отличить серого волка от черного. Также я вижу разницу между волком весом в 35 и в 70 килограммов»
[86]. И не важно, что всего несколькими днями ранее под присягой Майерс сообщил районному прокурору Гарднеру, что «запаниковал», когда понял, что волк, которого он убил, может оказаться Ромео. Это указывает на то, что данный волк был на самом деле крупным и черным. К тому же некоторые снимки волка в мобильном телефоне Пикока были подписаны «Ромео». Однако ни в одном судебном документе и ни в каком другом источнике, помимо записи о пломбировании в Департаменте рыболовства и охоты, не упоминалось о том, что Майерс или Пикок застрелили черного волка, и не было предъявлено соответствующей шкуры, чтобы подкрепить данное объяснение. И откуда взялся конкретный вес каждого животного? Майерс, похоже, попал в клуб лжецов, раскрыв детали, о которых он по идее не должен был знать. Все это заставляло поверить в некую «ловкость рук». Противоречия, вопросы и упущения продолжали накапливаться в этом непростом деле. Суд должен был состояться только через несколько месяцев.
* * *
Правовые ограничения повлияли на ход дальнейших событий. На уровне штата отношение было таким: волк есть волк, и за убийство любого животного, будь оно самым известным и любимым, не предусматривалось ни уголовного наказания, ни штрафа. У нескольких граждан остались образцы шерсти Ромео, которые можно было использовать при анализе ДНК, плюс имелось, по крайней мере, полдюжины свидетелей, включая Гарри, Джона Хайда и меня, которые довольно хорошо знали Ромео и могли узнать его шкуру по особым шрамам и отметинам.
