А я жив, потому что у меня растет дочь, а вокруг много людей, которые от меня зависят. После тридцати пяти возникает желание жить, мы становимся взрослее, появляется ответственность и всякое такое.
Всё, что камуфлирует боязнь признаться самому себе в том, что все бездарности очень хотят жить. Это только у гениев на мысли о смерти просто нет времени…
А вопрос, возможна ли творческая отдача «криков израненной души» в промежутках между получением бытовых мещанских радостей, из области безответных. Вроде того, играл бы Виктор Цой корпоративы, останься он в живых. Или вопроса «Чего ты хочешь?».
Звонок
Компьютер на кухне разражается трелями скайпа. Издатель, наверное. Нехотя встаю, проходя через прихожую, отрываю от пачки сигарет номер Кати и кладу в карман джинсов.
Со мной пытается соединиться абонент Mersault. У меня нет в контактах никакого «Mersault», наверное, кто-то номер скайпа сменил.
– Алле, – отвечаю, предварительно выключив камеру.
– Привет, – говорит низкий мужской голос на другом конце. Камера тоже выключена.
– Это кто? – спрашиваю, хотя понятно, что очередной «дед пихто», что отвечать непонятно кому в скайпе все равно что открывать дверь квартиры незнакомцам.
– Приятель.
– Чей?
– Ну просто приятель. Ты бы хотел такого иметь. Хороший приятель… – Пауза. – Ну с кем бы из известных людей, ныне живущих, ты бы хотел дружить?
– С Анатолием Вассерманом. – Достаю сигарету, закуриваю. В голове мутится с недосыпу.
– О, как интересно! – подхихикивают на том конце. Понимаю, что звонят пранкеры, и хочется послать матом, но им только того и нужно: разговор записывается. С другой стороны, сколько раз я угорал над прослушиванием записей, в которых они глумились, звоня отечественным «звездам». Придется корректно подыграть и отшить.
– Слушай, я всю ночь писал, а сейчас спать хочу. Я ваше творчество обожаю, но, может, в другой раз поприкалываемся?
– Всю ночь ты не писал, а бухал.
– Ты слишком быстро борзеешь для нормального пранкера. Новенький, что ли? И потом, с чего ты взял, что я всю ночь бухал?
– А с чего ты взял, что я пранкер?
– Ну если не пранкер, тогда тем более до свиданья.
– А почему ты заснуть-то не можешь? Странно, да? Ты же обычно, после таких ночей, как раз под утро вырубаешься. У тебя ведь так, да? Лежишь в сумерках, хлопаешь глазами. Потом начинает светать, дворники метлами шкряб-шкряб, и вырубаешься. Будто тревога уходит. Будто бы утро лучше, чем ночь.
– Что значит «так»? Какие еще, к черту, дворники? – Я нервно сглатываю. – Ты кто, чувак?
– Я же говорю: приятель. Ты бы с таким точно захотел дружить, но дружбы у нас с тобой, к сожалению, не получится. Давай ты меня сейчас переспросишь, хочу ли я быть твоим приятелем. Я скажу, что мне безразлично, а ты, по-видимому, останешься доволен. Переспроси, а?
– Чувак, я чего-то устал. Давай мы сейчас попрощаемся, а ты себя сам переспросишь про друга и про все, что хочешь. Давай, пока!
– Про приятеля. Подожди. Ну что тебе стоит? Я знаю, ты думаешь, что это очередной фанат или просто псих, который телезвездам названивает, или…
– Нет, я так не думаю. – Говорить психу, что он псих, довольно опасно: может вызвать необратимые последствия. С психами лучше говорить ровно и спокойно, как с детьми. Так я слышал.
– Конечно, ровно так ты и думаешь. Но изворачиваешься, врешь, идешь на компромисс. Вот зачем тебе это? Зачем эти постоянные компромиссы? Ради чего? Что ты этим выигрываешь?
– Что за ахинею ты несешь? Какие компромиссы? Ты правда псих. Самый настоящий, ебанутый.
– Вот так лучше. Всегда лучше, когда по-честному. Когда ты настоящий. – «Пациент» закашливается. – Прости, какая-то фигня в горло попала.
И я уже навожу мышь на кнопку отключения вызова, но в этот момент псих выдавливает из себя несколько обиженным тоном:
– Хотя я не больше псих, чем тот, кто гоняется по клубу за человеком, одетым в точно такой же пиджак, как у него, правда?
– Не понял! – Кажется, будто сзади кто-то прихватил меня за шею. Холодными липкими пальцами.
– Да все ты понял, просто опять врешь. Это уже четвертый раз. Про то, что не бухал вчера, про то, что не думаешь, что я псих, и вот теперь про пиджак. И еще про Камю.
– При чем здесь Камю?
– Камю теперь здесь точно ни при чем. Ты такой предсказуемый! Я даже могу описать, какое у тебя сейчас выражение лица.
– Может, камеру включишь?
– Не включу! – смеется чувак.
– Ну это же не совсем справедливо, правда? Ты знаешь выражение моего лица, а я твоего не вижу. Включи камеру, чувак.
– Не включу. Не хочу тебя шокировать.
– Ты такой страшный?
– М-м-м, думаю, нет. Думаю, ничего, как бы сказать… ничего нового… ты не увидишь.
– Мы встречались?
– Определенно.
– И часто?
– Реже, чем ты думаешь, но чаще, чем нам бы с тобой хотелось.
– Ты следишь за мной?
– Не совсем… Нет, не так, впрочем, это не важно. Слушай, помоги мне.
– Чем? – Я закуриваю новую сигарету, а самого уже слегка потрясывает. Беру с дивана плед, накидываю на плечи.
– У меня не складывается до конца, понимаешь? Чего-то не хватает. Что-то от меня ускользает, и я не могу понять, как оно так вышло. Не от чего оттолкнуться. Вот ты в недавнем интервью сказал, что «рождение героев поп-культуры стало индустрией, механизмы которой работают примерно по тем же схемам, как производство гамбургеров». А в прошлом своем эфире вдруг заявляешь, что… Сейчас, погоди, вот: «Популярность многих представителей нашего шоу-бизнеса абсолютно нелогична, иррациональна и может быть объяснена только тотальным дурновкусием среднего потребителя». Ужас как пошло и штампованно звучит, кстати.
– Ты книгу обо мне, что ли, пишешь?
– Почти. Не меняй тему, это важно. Умоляю тебя. Значит ли это, что ты себя героем поп-культуры так и не ощутил? Или ощутил, но не понимаешь, почему именно ты?
– Слушай, я не запоминаю свои цитаты. Я не помню, когда и кому я это говорил, а главное – в каком контексте. – Я не понимаю, зачем это продолжается. С одной стороны, очевидно, что он болен, и разговор следует заканчивать. С другой – мне интересно, как далеко он зашел в своей слежке, а главное – чего он в итоге хочет.
– Хватит вилять! – Он неожиданно повышает голос, но потом резко осекается. – Извини, я не хотел грубить. Просто это действительно очень важно. Это всегда так было с тобой или просто однажды ты ощутил, что вся эта популярность свалилась на тебя совершенно незаслуженно? Что это был некий аванс, который ты бездарно промотал? Кстати, ты всегда был тщеславным? Только честно.
