Ни один из собеседников никогда не пытался узнать, чем, собственно, я ежедневно занимался в этом баре. Капюшон «худи» и ноутбук на стойке органично вписывал меня в их миропорядок, как раз между кофемашиной и постером с Джонни Деппом. В общем, я стал частью городского ландшафта.
Однажды вечером я ехал от дочери. В вагоне метро напротив меня довольно громко болтали две девушки лет двадцати. Одна доверительно делилась своими соображениями про сериал «Нюхач» на Первом, про «в ЦУМе никогда не была», про Пояс Богородицы, который привозили в Москву, и «подруга там одна сходила и потом залетела, а они года два ребенка не могли сделать». И еще про то, как в прошлую пятницу посетила бар «в центре», и как там было весело, какие были интересные люди, «хотя, конечно, странные немного», но «это, Ленка, настоящая, нормальная жизнь».
Ленка с интересом слушала, изредка уточняя детали, потом принялась рассказывать о своем идиоте начальнике, о хитрой схеме, по которой ей недоплачивали зарплату, затем перешла на доставшую ее вконец жизнь в квартире с родителями, братом, его семьей, с «живем жопа к жопе» и «так просто спиться можно».
Девчонки сошлись на том, как было бы здорово «переехать в Москву насовсем». Поймав мой заинтересованный взгляд, подруги замолчали. Слово «насовсем» обреченно-мечтательно повисло в воздухе. На станции «Рижская» они вышли, а в вагон зашел оборванный, до невозможности опухший бомж.
Вернувшись в бар, я застал «электрических» сгрудившимися вокруг ноутбука. Кивком поздоровавшись, присел за соседний стол. На мониторе была подборка фотографий с русских свадеб. Автор выбрал наиболее отталкивающие снимки, где женихи были сплошь с выбитыми зубами, невесты толсты и пьяны, родители татуированы, а квартиры со скудным праздничным столом и подвыпившими молодоженами, целующимися на фоне настенных ковров, обшарпаны.
Поупражнявшись в остротах типа «жизнь насекомых», «электрические» перешли к обсуждению сериала «Игры престолов», из чего выплыла тема «этой страны», с которой нужно «что-то делать», и все принялись обсуждать, кто из общих знакомых свалил, а кто вот-вот собирается. Чей-то друг получил предложение возглавить финансовый департамент швейцарского концерна в Лозанне, или то была подруга, уезжавшая в Штаты учиться на сценариста, я точно не разобрал.
Я пил чай, думал о тех двух девчонках в метро и еще о том, что все разговоры о текущем историческом моменте всегда начинаются с обсуждения, что «нужно что-то делать, ведь дальше так жить нельзя», потом переходят в фазу, «в какой стране будут жить наши дети», а затем неминуемо скатываются к тому, что «пора валить». И все это происходит здесь поколениями, веками, эпохами.
Люди десятилетиями живут в состоянии «летом сваливаю», а пока лето не наступило, проводят по сто двадцать дней за границей или залегают на дно внутренней эмиграции, открывая на этом дне «лавки фермерских продуктов», «митбольные», «институты градоустройства», «велодорожки» и прочие интеллигентские финтифлюшки, позволяющие поддерживать коллективную игру в Копенгаген в пределах Дна. То есть, я хотел сказать, в пределах Садового кольца.
А вокруг всего этого огромная, архаичная Россия. Смотрит мутными, красными спросонья глазами на очередное поколение «лучших людей», потом встает, обувается-одевается и идет на завод. Россия, которую сначала разорвали на куски несколько пьяных мужиков в Беловежской пуще, которой потом сказали, что все ее беды оттого, что она слишком «патерналистская» и «безынициативная», и она понесла скудные остатки своих сбережений для выгодного вложения в МММ. Россия, которой в очереди у храма, где Пояс Богородицы, между прочим сообщили, что она встала с колен.
И вот стоит она, вся такая невыспавшаяся, между храмом и станцией метро и обсуждает проблемы ЖКХ, а тут какие-то упыри над ухом надсадно ноют о том, что «дальше так жить нельзя». И упыри эти не просто не имеют проблем с ЖКХ, а даже не знают, как аббревиатура расшифровывается. И Россия, поняв это, отворачивается и тихо, сквозь зубы, цедит: «Вот же суки!».
Потому что она-то точно знает, что дальше так жить можно. Она-то живет, зная, что хуже может быть натурально послезавтра. И если ей скажут, что для оттягивания того самого «послезавтра» следует немедленно разобраться с внутренними врагами, она так же сонно, не выходя из очереди, закатает «лучших людей» в велодорожки или порубает на митболы.
И так они и живут, эти две субстанции. Одни – в тревожном ожидании того самого «послезавтра», другие – в трепетном предвкушении того самого лета. И эти события все не наступают и не наступают, а обсуждения продолжаются.
До тебя это обсуждали люди более образованные, более искренние и чистые помыслами, а до них горячие споры вели люди еще более высокие духом. Теперь из всей этой превосходной степени осталась только Света из Иванова, которая стала «более лучше одеваться».
И пока одни шутят про то, что «зима близко», и комментируют фотографии «насекомых», другие, те самые «насекомые», называют комментаторов интересными, «хотя, конечно, странными», но все же людьми.
А тем временем начинаются ранние осенние заморозки, и «одичалые» уже на Рижском вокзале, и, кажется, скоро объявят имена «белых ходоков».
И в один день все это закончится «Играми престолов», только без голливудских роскошеств. Потому что в России всегда все по-настоящему. А потом еще и снег пойдет. Чистый русский снег. И только они вдвоем тут и останутся. Снег и ахуй.
По вечерам я перестал протирать столы в баре. Если труд сделал из обезьяны человека, то его отсутствие превращало человека в микроблогера.
Все эти бессмысленные разговоры, пространные рассуждения об услышанном и прочитанном удивительным образом изменили мое ощущение времени.
Дни, наполненные вываливанием собственной пустоты в коллективное «ничего», пролетали быстрее, чем обновлялась лента фейсбука.
Бэрэтчит
В нашем городе дождь. Тот самый первый осенний дождь, который ни с чем не перепутаешь. Он начинается похоже на то, как начинаются дожди в июле или августе. Накрапывает, накрапывает, потом набухает каплями, утяжеляется, бухает по моментально образующимся на асфальте лужам, перечеркивает пока еще голубое небо. И, кажется, от него еще веет теплом, кажется, он здесь затем, чтобы просто освежить город. Но небо темнеет, капли начинают тощать, и прохожие, собравшиеся было переждать его на автобусных остановках или под козырьками витрин, как по команде синхронно кутаются в воротники пиджаков и ускоряют шаг. Они интуитивно чувствуют, что он не пройдет, не обратится в грозу, не станет ливнем. Он будет уныло моросить день или два, а может быть, неделю. Отвоевывая свое пространство. Меняя краски улиц. Выстраивая границу между летом и осенью. И каждая его прожигающая холодом капля говорит о том, что лето кончилось. Началась тоска.
Мы сидим с Максом в «Вильямсе» на Патриарших. Вокруг ланчующие бизнесмены, которые обедают попарно, но выглядят так, будто их случайно усадили за один стол, – никто между собой не общается, все увлечены экранами своих смартфонов. Еще девушки, лениво потягивающие белое вино и приветственно покачивающие под столом полуснятыми «лабутенами». По углам – местные обитатели, состоятельные мужчины за пятьдесят, обедающие в одиночестве. Эти реагируют на дождь особенно ярко – сначала смотрят на лужи, потом на время, потом открывают на телефонах приложения авиакомпаний, в надежде получить ответ на вопрос, когда же отваливать к местам постоянного обитания (Майами, Париж, Лондон): первой лошадью завтра или ночной сегодня?
