Потом ты пропадал… потом опять появлялся. Мы начали встречаться. Ничего особенного, обычное начало ухаживаний. Ты же знаешь, как это бывает. А потом был Питер, четыре месяца назад, до гастролей, помнишь?
Я обхватываю руками голову, зажимаю уши, закрываю глаза. Я пытаюсь как-то уложить в голове весь услышанный бред, но мысли крутятся только вокруг Оксаны. Жанна продолжает говорить. Я не особенно хочу вслушиваться, но слова звучат гулко, как из пещеры.
– Я же думала, что мы наконец объяснимся. Я тогда, в гостинице, практически в любви тебе призналась. А ты… ты смотрел на меня как на встреченную на улице дворнягу… Хотя нет, дворняга эмоции вызывает, а ты смотрел на меня как на мебель. И фраза эта в конце, как водой в лицо: «Твоя избыточная энергетика меня пугает». Помнишь?
– Нет, – честно отвечаю я.
– Я потом рыдала как дура, до утра. Ты же не знаешь, как это, тебя никогда не отшвыривали, как тряпку, правда?
– Вы скоро? – Врач опять просовывает голову в салон. – Нам ехать пора!
– Скоро! Дверь закройте, пожалуйста! – металлическим голосом отвечает Жанна.
Врач испуганно закрывает дверь.
– А потом была Москва, – продолжает она. – Ты появился на третий день после нашего приезда. Приехал с цветами ко мне домой. Мы сидим на кухне, разговариваем, а у меня какое-то странное чувство. То ли я с ума схожу, то ли ты. Я ему пару вопросов про Питер, а он отвечает как-то невпопад, будто его там не было. Тут я его и вскрыла. Просто сказала: «Ты же не Богданов, правда?»
– Страшно было? – зачем-то интересуюсь я.
– Не-а. Ты меня той ночью так размазал, уничтожил, что у меня никаких эмоций не осталось.
– И что он тебе ответил?
– Он говорил, что ему ничего не нужно. Он просто хочет быть рядом. Увидел меня на твоих чтениях и влюбился. Стоял на коленях, просил прощения, умолял. А я слушала это до трех утра, потом выгнала его, конечно, а он, в дверях уже: «Прости за то, что воровал тебя у него». Выпила две бутылки вина. Не брало. Выкурила пачки… да кто ж их считал в ту ночь?
– А потом ты решила мне мстить, да? План вдвоем придумали, всех расставили на свои места. Все просчитали, твари!
– Вдвоем? Сначала думала, что вдвоем. А в конце, видишь, как оказалось… оказалось, что я не соавтор, а так… – Она машет рукой в сторону. – Просто часть плана.
– В начале нашего разговора я жалел, что он не успел убить тебя. А теперь искренне рад тому, что ты выжила. Честно.
– Почему?
– Так больней. – Я встаю с кушетки, берусь за ручку дверцы.
– Знаешь, – говорит она мне в спину, – те два месяца после Питера, пока все не закрутилось… Это было лучшее время. Он же… был… как ты… то есть… он был самым лучшим тобой. Тем, каким ты мог быть… каким ты должен был быть, если бы смог себе позволить… смог себя отпустить, выковырять из своего чертового панциря безразличия. Он ведь ничего особенного не делал. Просто был рядом…
– Просто был рядом… – Я открываю дверцу, ставлю ногу на асфальт.
– Вов, знаешь, что он сказал мне, после того как первый раз встретился с Оксаной? – кричит она мне в спину. – «Он никого не любит. Он никого никогда не любил. Это сложно сыграть нормальному человеку. Все остальное в нем просто».
– Зато вы, суки, всех любите. Как нормальные люди, – говорю я про себя, а вслух интересуюсь: – Скажи мне, почему он выбрал Камю?
– Камю? – недоуменно кривит она ту часть лица, которая не избита. – Какого Камю?
– Так, все, до свиданья, – берет меня под локоть доктор, отодвигает в сторону и запрыгивает в салон. Машина трогается и отъезжает.
Макс стоит, прислонившись спиной к своей машине. Под ногами гора окурков.
– Чего говорила?
– Много чего, – чувствую озноб, застегиваюсь под горло, – много чего, Макс. А я думаю, какого черта там с утра гримеры сидели!
– Какие гримеры? – кривится Макс.
– Там, в отеле. – Я достаю сигарету. – И еще одно. Представляешь, мы с Оксаной в последний вечер дико поругались. И она вспомнила фразу из «Прирожденных убийц», про змею. Помнишь? Ну, там где Микки и Мэлори, маньяки?
Он пожимает плечами.
– Кто бы знал, что она сама потом в этом фильме окажется.
– Я не особо понимаю, о чем ты. Садись в машину. – Макс распахивает дверцу. – Нам ехать пора.
– Мимозы, – вспоминаю я вслух уже в салоне. – Жанна очень любит мимозы.
– Это очень своевременная и полезная информация, – усмехается Макс.
Ложный образ
Третий час сижу в «комнате отдыха» в отделении. На часах половина четвертого утра. Пью не помню какую по счету чашку кофе. Разглядываю висящие на стенах грамоты, стоящие на шкафах кубки «за отличную стрельбу», «за турнир по футболу», папки какие-то.
– В общем, разговорили они его. – Макс вламывается в комнату, устало опускается на стул, делает глоток из моей чашки. – Психологи, медицина катастроф и другие серьезные люди. Говорят, он еще быстро оправился после такого стресса.
– Кто он? – В голове так мутно, что любая попытка оживить мыслительный процесс вызывает приступ тошноты.
– Психиатр. Зовут Александр Львович, фамилию не помню. Этот урод у него лечился. Пришел с рассказом о том, что у него было озарение и он понял, что на самом деле он не Игорь Малофеев, а Владимир Богданов, писатель и телеведущий. Вот здесь описание. – Макс кидает на стол передо мной прозрачный файл. – Это заключение текущего состояния. Истощение… психика… Потом посмотришь, я тебе сейчас вкратце расскажу.
– Расскажи.
– Короче говоря, месяца два он ходил, рассказывал врачу эти сказки. Потом расспросы странные начались про то, как можно идеально скопировать манеру поведения. Психотип другого человека. Как взаимодействовать с его кругом общения, и все такое. Львович этот, на свою беду, начал с ним работать, типа убеждать его в том, что на самом деле никакой он не Богданов.
– Мне это знакомо. Все психиатры так начинают?
– Кошмар в том, что Малофееву настолько понравилось «разваливать» с доктором «ложный образ» Богданова, что в один прекрасный день он заманил Львовича нашего к себе домой, под предлогом осмотреть мать, «слегка поехавшую головой после смерти отца». Дальше наш знакомый вживался в твой образ уже с ежедневными консультациями прикованного к батарее доктора.
– Как он его не убил-то?
– Думаю, это должно было вот-вот произойти. Последнее, что они изучали, это вхождение в твою семью, только тут у самого Львовича крыша стала нормально так ехать. Максимум пару недель Малофеев с ним бы помучился, а потом бы непременно завалил.
– Мы закончили. – В дверь просовывается голова того самого профессора, у которого Макс пытался меня «лечить». Профессор замечает меня. – О, приветствую вас! Как вы поживаете? Как самочувствие?
