Я повернулся обратно к стене. Осталась всего одна цифра, но у меня задрожала рука.
Капитан Пижон спросил, как давно для старика все случилось, но тот не понял вопроса.
– Война Времени, – объяснил я, не желая на него смотреть. – Последний день. День, когда ты убил их всех.
– День, когда их всех убили мы, – рявкнул Пижон. Я знаю, хотел закричать я в ответ. Я знаю!
– Без разницы, – сказал я, потому что так велела память.
– Разница есть! – гаркнул он.
Я продолжал царапать последнюю цифру, ожидая вопроса.
– Ты подсчитал? – послышался тихий, усталый голос. Сколько лет прошло с тех пор, как я спросил об этом?
– Что подсчитал? – заставил я себя ответить, хотя прекрасно знал, что услышу.
– Детей. Ты подсчитал, сколько детей было на Галлифрее в тот день?
Мы не ответили. Старик ждал, и тишина нарастала, как гром. Я все царапал и царапал, Пижон бродил и бродил. Он не был готов заговорить, чему я не удивился, потому что даже теперь, несколько столетий спустя, все еще не был готов. Я вздохнул. Если хочешь что-то сделать – сделай это сам. Впрочем, в этой темнице других вариантов особо и не было.
Я отстранился от стены. Сейчас. Отвечай сейчас. Я повернулся к старику.
– Не имею ни малейшего понятия, – сказал я ему.
Я услышал, как шаги стихли, но не сводил взгляда со старика. Он смотрел на меня с изумлением. Возможно, даже с отвращением.
– Сколько тебе лет? – спросил он наконец. Я пожал плечами.
– Не знаю, сбился со счета. – И снова вернулся к цифрам. – Тысяча двести с чем-то, кажется. Если, конечно, я не лгу. Даже не помню, лгу про свой возраст или нет, вот какой я старый.
– На четыреста лет меня старше. И ты никогда не думал о том, сколько их было? Никогда не считал, ни разу?
Я закончил последнюю цифру и снова пожал плечами.
– Что толку? – Я почувствовал, что он смотрит на меня, и ответил тем же. Он не позволил мне отвести глаз.
– Каждый должен нести бремя своих грехов, – сказал он.
– 2,47 миллиарда, – послышался голос совсем рядом со мной.
Я замер. Оборачиваться не хотелось.
– Так ты все же подсчитал, – сказал старик, и голос его показался очень далеким.
– 2,47 миллиарда. – А вот эти слова и впрямь прозвучали очень близко.
Откуда он знает? Когда я успел…
Пижон схватил меня за рубашку и толкнул. Теперь его глаза уже не казались добрыми – в них сверкала ярость, которой я за собой не помнил.
– 2,47 миллиарда! – Он сжал в кулаках мои лацканы, и мамин любимчик куда-то исчез. – 2,47 миллиарда детей! – Он кричал прямо мне в лицо. – Разумеется, я их подсчитал! Как я мог иначе? Я подсчитал! А ты – забыл?! – взревел он. – Как ты мог забыть такое?! – А потом мне показалось, что он швырнул меня через всю комнату. Во всяком случае, передо мной вдруг выросла стена и все лампы в комнате разом замерцали. Сползая на пол, я смутно вспомнил, что никаких ламп в темнице нет.
Тьма быстро рассеялась, потому что на улице за дверьми ТАРДИС было солнечно, а Ривер смеялась, цепляясь за мой локоть. Мы смотрели, как клоун-робот идет по полям к небольшому фермерскому поселению.
– Хитро все-таки они устроены, – сказала Ривер. – Рассказываешь им самую страшную свою историю, а они стирают из твоей памяти самые неприятные детали. – Она улыбнулась, как улыбалась всегда, когда натворила что-нибудь, чего делать не следовало, – справедливости ради стоит сказать, что только так она всегда и улыбалась.
А затем надо мной вдруг возник старик. Он смотрел на меня встревоженно, и я внезапно понял, что не знаю точно, где нахожусь…
– Своим подчиненным я всегда говорю не бичевать себя, когда дела плохи, – сказал старик, помогая мне подняться на ноги. – Было бы неплохо, последуй я сам своему совету.
Пижон ходил туда-сюда и все еще кричал. Кричал, что никогда никого не бил, что это против его принципов. Но 2,47 миллиарда детей! Он снова кинулся на меня, но старик с удивительной прытью остановил его.
– Я решил, что пора жить дальше! – рявкнул я. – Приходится жить дальше, другого выбора нет!
– Как можно жить после этого? – снова и снова повторял он.
Мы обходили друг друга по кругу, а между нами, выставив руки, стоял старик.
– Господа, это бессмысленно, – твердил он. – Оно того не стоит.
Пижон оттолкнул его и внезапно поймал меня в шейный захват.
– Как ты мог забыть? – крикнул он. – Как?!
Не знаю, сколько это продолжалось, но, когда закончилось, я уже почти рухнул без сознания и не понимал, что происходит. Они отошли в сторону, сверля меня взглядами. Пижон смотрел с отвращением, а старик – скорее просто с непониманием. С лицом у меня что-то не так, что ли? Я проверил, ровно ли повязана бабочка.
– Что смешного? – спросил Пижон. – Я что, шутку пропустил?
И только тогда я понял, что смеюсь, хохочу так безумно, что пришлось ухватиться за стену, чтобы не упасть.
– Что здесь смешного? – повторил он. – Отвечай!
– Ты только посмотри на нас, – сказал я. – Давай, посмотри! Ты хочешь разорвать меня на части, он – нас разнять, а я смеюсь как сумасшедший.
– И что тут может быть смешного? – гаркнул он, но лицо у него было такое обиженное и растерянное, что мне почти захотелось его обнять.
– Да то, – ответил я ему, – что именно такое со мной и бывает, когда я остаюсь один.
Смеялись мы долго. А когда наконец успокоились, то уселись в рядок на лавке у стены и стали размышлять, о чем бы поговорить. По правде говоря, не считая того, что мы все и так уже знали, и того, чего им знать пока не полагалось, тем для беседы у нас было не слишком много. Поэтому мы вспомнили былые деньки на Галлифрее, вспомнили, почему покинули его, порассуждали, что могло статься с остальными. Так прошло несколько часов, а потом моя отвертка зажужжала.
– Тебе что, сообщение пришло? – ехидно спросил старик.
Я уставился на отвертку. Она уже однажды жужжала так же. Давным-давно. Но когда?
– Она уже так жужжала когда-то, – сказал Пижон. Он был так же озадачен, как и я. – Я помню.
Я посмотрел на старика.
– Дверь, – сказал я. – Ты собирался рассчитать гармонический резонанс двери на субатомном уровне.
– Да, в теории мы могли бы ее расщепить. Но на расчеты ушли бы столетия.
– А ты начал расчет?
– Да, – ответил он, проверив отвертку.
Я посмотрел на свою. Корпус у нее был новый, но аппаратное и программное обеспечение – то же, что и у старика. Более того, оно оставалось тем же сотни лет. В моей голове металось множество мыслей, и среди них нашлись и приятные.
