– Ничего, Гарнагом клянусь, магева, матушка! – заискивающе залопотал мужик, запамятовав о том, что я убедительно просила не обзываться. – Ну разве ж только табурет опрокинутый валялся, я ж сам его поставил, неудобно было бы иначе Салиду из избы выносить.
– Как валялась покойница? – уточнила важную деталь.
– Вот туточки, – засуетился Дармон, беспорядочно и нелепо взмахнув руками.
Если судить по жестам опечителя, Салида лежала как минимум в пяти местах горницы одновременно и еще каким-то образом распласталась в паре точек на дворе. Поскольку магическими способностями покойная не обладала, двойников не имела и расчленению не подвергалась, бурная жестикуляция Дармона свидетельствовала лишь о нервическом состоянии допрашиваемого объекта и к истине нас не приближала. Тратить на бородача НЗ валерьянки я не намеревалась, бить по щекам сочла негуманным, поэтому решила пойти по пути следственного эксперимента.
– Мне нужен доброволец на роль трупа, – по-дружески запросто обратилась к компании. – Есть желающие?
– А ты жестоко убивать будешь? – весело ухмыльнулся Лакс.
– Очень, – торжественно пообещала, приняв вопрос за знак согласия, и скомандовала: – Ложись на пол. Эй, Дармон, погляди на «нашу покойницу», так ли она, как надо, раскинулась.
Побывав в одном шаге, а скорей, даже в нескольких миллиметрах от смерти (вряд ли эльфийская стрела сильно разошлась с целью), вор стал гораздо проще относиться к своей собственной кончине и всему, что связано со смертью, если, конечно, речь не шла о моих шансах на отправку в иной мир. Рыжий хлопнулся на пол, перекатился на спину и лег, расслабленно раскинув руки. Один глаз Лакс закрыл, а второй так и норовил приоткрыться, чтобы хитро подмигнуть собравшимся.
Дармон засопел неодобрительно, настолько, насколько вообще мог осмелиться выразить свое опечительское неодобрение сумасбродной выходкой магевы:
– Нешто можно на живом-то человеке?
– Предлагаешь его для начала убить? – кажется, совершенно серьезно осведомился Гиз, и бородач ощутимо вздрогнул. Сарот хохотнул, глумливо захихикал Фаль. Кейр принял вид укоризненный, дескать, почто издеваетесь над простым человеком, вот только в глазах его плясали смешинки, никак не вязавшиеся с формальным укором.
– С его добровольного согласия можно, – с апломбом заверила Дармона. – Не бойся, смерти не накликаешь. Отбрось смущение, представь, будто пред тобой покойница Салида, и скажи ей, как лечь полагается.
Почесав репу, Дармон смирился с непотребным предложением и старательно взялся за дело, вежливо прося Лакса «туточки чуток правее, а теперь повыше, нет, малость назад подай…». Спустя пару минут добросовестного подтирания пола вор, исполняющий роль Салиды, окончательно упокоился ногами в сторону стола, головой к опрокинутой табуретке у шкафа и, исключая вздрагивающее от хихиканья тело, полностью соответствовал роли трупа.
Я смотрела на тело и перебирала догадки, кое-что даже начало пробиваться из недр подсознания на белый свет. Однако завершиться процессу помешал возглас, изданный из-за дверей пронзительным, как звук циркулярной пилы, бабским голосом:
– А я-то думаю, чего-то в окошках мелькает, вот решила проведать. Не стряслось ли еще чего…
– Соседка это Векшина, Милица, – поспешил дать справку Дармон, явно недовольный явлением незваной гостьи, пока кто-нибудь из телохранителей не прикончил шуструю бабенку, топчущуюся на пороге.
– На ловца и зверь бежит! – довольно констатировала я и переключилась на свидетельницу. Лакс, не перекатываясь на бок, легко, как циркач, вспрыгнул на ноги.
– Хорошо, что заглянула, Милица, расскажи-ка, как Салиду нашла, как тревогу поднимала, – начала теребить бабу.
Та с готовностью закивала, проявляя желание сотрудничать со следственными органами, и, методично дергая то одну, то другую косу, толстыми светло-русыми веревками покоившиеся на пышной груди (чем они все-таки тут головы моют, что волос такой густой растет?), затарахтела, будто боялась, что вот-вот рот заткнут и ни словечка молвить не позволят. Визгливый голос свидетельницы перешибал разом все звуки, поэтому я совершенно спокойно подозвала Лакса и попросила:
– Проверь-ка, пожалуй, как у нее дома с запасами соли.
Рыжик моментально просек, к чему я клоню, усмехнулся и утек из дома так незаметно, как могут только искусные воры и эльфы, а уж особь, совмещающая в себе профессиональные достоинства и наследственные факторы, тем паче. Эта пластичная неуловимость была свойственна Лаксу и в лесу, и в городе.
А русокосая Милица, даже не заметив незначительного поредения массы слушателей, дергала оборки на блузе, влажно моргая выпуклыми голубыми глазами, и все повествовала, повторяя на разные лады, как еще с ночи у нее на сердце тяжко было, да разве ж угадаешь, к чему так гнетет. Это уж потом, как за солью зашла к соседям, Векша храпит на лавке, а Салида на полу лежит, не движется, тут и про соль забыла, заорала, юбки подхватила да подмогу звать понеслась. Мужики прибежали, а Салида как есть мертвехонька.
Лакс успел возвратиться и шепнул мне на ухо, умудрившись еще и украдкой нежно поцеловать в мочку уха:
– Полнехонек кувшин с солью-то на три четверти.
– А ведь ты лжешь, – дождавшись логического подтверждения своих интуитивных догадок, протянула я. – По-другому дело было, Милица, по-другому. Сама расскажешь нам или магией помочь память освежить?
Яркий, будто свеклой наведенный румянец схлынул с полных щек бабы. Запнувшись на полуслове, она всхлипнула и, рухнув на колени, запричитала на одной воющей ноте:
– Не губи, магева-матушка, всю душу открою, как есть скажу! Демоны попутали, не иначе! Они, они, окаянные, руку мою направили! Убийца я проклятая!..
Дармон выпучил глаза не хуже Милицы и икнул. «Упс, – подумала я, – хотела свидетельницу расколоть, а тут сразу признание выскочило».
Удивилась я не меньше прочих, однако постаралась сделать вид, будто все идет как задумано. Баба покаянно выла, поносила себя последними словами, но никакой ценной конкретики в ее добровольном признании не всплывало. Между тем мне действительно было весьма любопытно, каким таким образом она умудрилась сломать шею Салиде, женщине более увесистой и массивной, чем сама. Состояние аффекта, бывает и такое, пробуждает в человеке невиданные резервы сил, но тем не менее я бы не отказалась услышать подробности.
– Милица, мы уже поняли, что ты раскаиваешься. Поднимись, присядь на лавку и постарайся описать, как все произошло, – попыталась направить истерическую исповедь в нужное русло. Кейр помог женщине встать и усадил на скамью.
– Настойка у Салиды уж больно крепка, до сих пор в голове шум да туман, – промокнув слезы косой, всхлипнула женщина и плюхнула толстый зад на лавку. – Помню только, позвала она попробовать новых рецептов настойку, лепешек напекла. Втроем мы сидели, пробовали, легко пилось, даром что крепко, об урожае говорили. Векша сразу два кувшина осушил и задремал, а потом, – крупные слезы снова закапали Милице на блузон, – она чего-то грубого мне сказала, я так озлилась, как в жизни ни на кого не гневалась, и кружкой своею замахнулась, а она, кружка, прям в висок соседушке моей угодила. Та на стол головой сразу упала, я ж еще выпила и ушла к себе, будто так и надо. Только утром чуток в разум вошла, тогда уж народ звать кинулась, а только испугалась да на Векшу все и свалила. Он же, как лишку хватит, ничего упомнить не может.
