Осень другая, даже в первом своем золотом великолепии она мелахнолична и больна, она предвестница смертного зимнего сна, угнетающего душу монохромным однообразием. Зима. Хруст белизны под ногами как реквием, гимн безнадежности, от которого начинаешь сомневаться: а наступит ли когда-нибудь весна или холод навсегда поселился в мире. Холод, бесконечная темнота, куча одежды на улице, а в домах духота и запертые двери. Ненавижу!
Может быть, если бы эти сезоны проходили за пару-тройку недель, я научилась бы не только признавать с отстраненностью наблюдателя, поневоле воспитанного на классических восторгах о «пышном природы увяданье» и «морозе, солнце, дне чудесном», но и ценить по-настоящему их прелесть. Однако ж они, осень с подружкой-зимой, так длинны, что поневоле начинаешь тихо ненавидеть их и с остервенением ждать… Ждать лета, чтобы потом жадно, торопливо ловить его брызги, пить полной грудью свободу.
Лето – пора, когда можно не думать о холодах, можно в любой момент сорваться и умчаться в любую даль. Да, лето – это свобода! Может, именно поэтому я так его люблю. Память детства о радости и приволье каникул. Вот и теперь я свободна, я в пути, впереди неизвестность, рядом друзья и, может быть, кто-то гораздо больший, чем просто друг. Чего же еще надо? Капельку волшебства?! Так оно у меня есть! Запрокинув голову, я звонко рассмеялась.
– Ты чего? – выгнул бровь Лакс, легким тычком послав коня поближе.
– Просто здорово! – честно ответила я и снова рассмеялась.
Фаль, будто заразившись бациллой хорошего настроения, подхватил мой смех. Вслед за ним рассмеялся и Лакс. Врут, будто зевота самая заразительная гримаса, смех – куда могущественнее! Только смеяться надо правильно, не над чем-нибудь или кем-нибудь, в этом есть что-то от злорадства, а потому что на душе светло и весело. Вот тогда и другие улыбнутся.
– За нами следят, – не присоединившись к общему веселью, нейтрально заметил Гиз.
– Кто? Где? – не столько забеспокоилась, сколько заинтересовалась я. А чего бояться? Я в здешних лесах самая страшная при моей-то магии и компании из четырех мужчин, знающих, с какого конца держаться за меч. К тому же ошибки прошлого учла и защиту над отрядом держу постоянно! От чего можно защитить – защитила, а от чего нельзя, по этому поводу и волноваться не стоит, нервные клетки не восстанавливаются!
– В зарослях справа, метрах в двадцати, сразу за кустами стрелиста, – не поворачивая головы, объяснил киллер столь спокойно, словно исповедовал те же принципы, а вот Сарот мгновенно положил руку на эфес.
– Фаль, мухой на разведку, одно крыло здесь, другое там! – отдала команду сильфу. Тот сигнальной ракетой сорвался ввысь, а мы продолжили невинную беседу с широкими улыбками на лицах.
Малютка обернулся почти мгновенно, хулигански затормозил, чувствительно ткнувшись в грудь Лакса, перепорхнул на голову Дэлькора и, устроившись у жеребца между ушами, доложил:
– Там девица, переодетая мальчиком, и лошадь, к нам выйти хочет и боится.
– Лошадь или девица? – скаля зубы, уточнил Лакс.
– Девица, – гордо ответствовал Фаль, демонстративно повернулся к вору задом, ко мне передом, правда, из-за малых размеров сильфа символизм жеста был слегка ослаблен.
– Раз боится, надо подбодрить, – пожала я плечами и, приподнявшись на стременах, зычно заорала: – Эй, девушка, хватит прятаться, выходи, не обидим, впрочем, если боишься, можешь сидеть в кустах, а мы дальше поедем.
После паузы секунд в пять в кустах зашуршало, треснула пара-тройка веточек, и на дорогу выбралась ведущая в поводу лошадь худенькая фигурка в широкополой шляпе, бесформенно-коричневых штанах и серой рубахе на четыре-пять размеров больше помещенного в нее худосочного содержимого.
– Я не боюсь, – первым делом вскочив в седло (коль мы на конях, то и она снизу вверх на нас не будет взирать!) гордо объявила «партизанка», сдернула шляпу и в упор глянула на нас васильковыми глазами. Пепельные волосы, увязанные в косу вокруг головы, малость разлохматились и казалось, вокруг личика-сердечка вьется пушистый нимб. – А только в дороге люд всякий встречается, вот я и решила укрыться. Вы ведь, магева, не одна, с попутчиками.
– Разумное решение, – одобрил Кейр, пока мы разглядывали девушку.
Ой, не крестьяночка, из дому на рынок иль к родственникам перебирающаяся, нам попалась по пути. Такой посадки головы с чуть задранным вверх подбородком и прямой спины, тонких пальчиков с местами обломанными, но все еще ухоженными ноготками у девочки из деревни не встретишь, как ни старайся. А уж лошадка у лесного подарка черная как ночь, ладная как статуэтка из обсидиана, чутко раздувающая ноздри и приплясывающая на тонких ногах, даже мне видно: кровей не менее знатных, чем молоденькая хозяюшка!
Вот и Лакс, склонившись к моему уху, шепнул:
– Лошадь – чистокровка каддорская, девку за такую красу в ближайшем овраге оставят!
– Не позволим, – невозмутимо шепнул нам обоим Кейр, в иные моменты бывавший не менее чутким, чем Лакс, и уже успевший изучить мою натуру. Если куда-то можно вмешаться и все перевернуть вверх дном, так магева и сделает. Да и сам телохранитель обладал обостренным чувством справедливости и родительским инстинктом, особенно если то касалось молоденьких одиноких девиц, живо напоминавших ему младшую сестру.
– Не позволим, – энергично согласилась я и спросила: – Далеко путь держишь?
Вместо худо-бедно содержательного ответа дерзкая девица яростно сверкнула глазами-васильками и выпалила:
– Вы меня не остановите, я все решила!
– Я разве пытаюсь? – разведя руками, ответила ей.
Воинствующий настрой амазонки мгновенно угас, в полыхающий костер праведного гнева будто водой плеснули. Оторопь на мордашке переросла в смущение и решимость дать честный ответ с извинениями:
– Прости, магева, к жениху я еду. – Васильковые глаза покрылись мечтательной поволокой.
– Благословлена богами такая дорога, только почему ж не он к тебе, красавица? Почему в такой опасный путь одну отпустил? – нахмурившись, спросил Сарот. Битый жизнью наемник морианец никак не мог взять в толк, какого черта потащилась по дорогам в одиночку такая хорошенькая девушка.
– А он не знает, что я решилась все бросить и к нему уехать, не спросясь опекуна! – При упоминании о последнем лицо девушки помрачнело, будто грозовая туча на чистый небосклон набежала, и вновь глаза – зеркало души – сверкнули чеканным упрямством, задрался острый носик. – Он бы все равно согласия не дал, ведь возлюбленный мой из балаганщиков, Кидарис Ловкий! Вот к нему в Мидан и еду, – открыто, раз уж решила рубить правду-матку, так и выдала ее по максимуму девушка.
– Уж не тот ли это черноволосый красавчик, который в ушах по три серьги носит и на канате факелами запросто, как яблочками, жонглирует? – с нарочитой небрежностью поинтересовался Лакс.
– Он самый!!! Вы его видели? Где? Когда? – засыпала девушка вопросами потенциального обладателя свежих сведений о любимом, вновь превращаясь в наивную романтическую малышку, которой вскружил голову заезжий циркач.
