Солдаты влюблены в Александра. Это не преувеличение. Он всегда в центре внимания, люди стараются подражать ему в движениях, в жестах, в любых мелочах, прибегают к разнообразным уловкам, стремясь как-то выделиться из толпы, привлечь его взгляд, понравиться ему, — в общем, ведут себя как очень робкие, но упорно добивающиеся взаимности воздыхатели. Если с ним приключается что-то неладное, армия чувствует это даже за много миль и приходит в волнение. Беспокойство не унимается до тех пор, пока войска вновь не увидят царя в добром здравии.
Для Александра — все, что угодно. Как бесконечно ни длилась бы всем надоевшая, утомительная муштра, никто не ропщет. Какими бы идиотскими ни казались задания, они выполняются беспрекословно. Приказано разбить лагерь — и мы разравниваем площадку в пять миль. Приказано сняться — и мы бросаем недоделанную работу. А уж на стройке долбим мерзлую землю так, что комья летят. Долбежка, только иная, продолжается и в палатках. Днем армия неустанно тренируется или трудится, ночью наваливается на девиц. Недаром все наши парни поджары, как леопарды, они так и рвутся из клетки, в которой их держит зима.
Впрочем, передовые конные подразделения, набранные исключительно из самых рослых и привлекательных молодцов, уже двинулись в горы для переговоров с тамошними племенами. Одним из отрядов командует мой брат Илия. Красавцы кавалеристы, восседающие на великолепных конях, везут с собой замечательные дары — золотые кубки, дамасские клинки и все такое. Им даны полномочия говорить и действовать от имени самого Александра. Ведут их проводники — пактианы из племен панджшер, салангай и кавак, населяющих то самое высокогорье, через которое армия пойдет весной. Будут ли эти кланы противиться нашему переходу? Их численность, если считать с хелами из долин и предгорий, составляет, по разным слухам, от ста двадцати пяти до ста семидесяти пяти тысяч человек. До сих пор они давали отпор всем захватчикам, включая и Кира.
Разумеется, нас готовят к войне с этими горцами, то есть к боевым действиям в местности, где врагам знаком любой камень и куст. Каждому отряду придаются легкие метательные машины и стрелковые подразделения. Мы обучаемся передвигаться на снегоступах, привыкаем к зимней одежде и обуви. Наши инженеры при поддержке передовых отрядов приводят в порядок дорогу от Каписы вплоть до подходов к ущелью Панджшер.
И все это время мы сосуществуем бок о бок с нашим возможным противником — сотни туземцев вместе с семьями зимуют в долине реки Кабул и еще тысячи на окрестных плато. Их часто можно видеть в оружейных кварталах Ваграма, они прибывают верхом, вооруженные до зубов.
Многие прибиваются к армии, пристраиваются на какие-то службы. Несколько человек взяли обыкновение являться на наши вечерние посиделки, и я знакомлюсь с двумя братьями, примерно моими ровесниками, — зовут их Какук и Хазар. Первое слово, которому они меня учат, — «ташар», оно означает «звереныш». Когда я выговариваю его, братья смеются, указывая друг на друга. Славные парни, красивые, как молодые львы, один совершенно черноволосый, второй посветлей. Их кустистые бороды постоянно чуть задраны, они гордятся собой, как бойцовые петухи. На деньги эти головорезы смотрят с презрением и запросто способны спустить месячное жалованье в один вечер, а к нам их влечет юношеская любознательность и жажда острых, еще не изведанных ощущений.
На головах у них войлочные бактрийские шапки, на ногах щегольские сапожки из кожи ягнят, в голенища которых заправлены плотные шерстяные шаровары, поверх теплых нательных фуфаек наброшены свободно свисающие петту. Подпоясываются братья, как и все местные жители, широкими кушаками (каждому племени присущ свой цвет), к которым крепятся мешочки с припасами и лечебными снадобьями, а также орудия человекоубийства. Три неизменных клинка — длинный, средний, короткий. Любопытные, как коты, они жадно выслушивают рассказы о Македонии. Дай им волю, часами пялились бы тебе в рот. Каждое упоминание о чем-нибудь новом, например о каком-нибудь им незнакомом обычае, вызывает очередной бурный приступ самого искреннего веселья. Вроде бы трудно себе представить более добродушных и компанейских ребят, хотя очевидно, что любой из них из-за пустяшной размолвки запросто вырежет обидчику печень. И не только какому-то чужаку вроде меня, но и своему же собрату-афганцу.
Ясно и то, что по весне, как только наша армия вторгнется на их земли, они, если только что-нибудь их не удержит, будут полосовать нас своими кинжалами со всей яростью, на какую способны. Ведь, как я понял, долина Панджшер всем тем, кто в ней обитает, кажется прямо-таки земным раем.
Александр намерен пройти там, и весь вопрос теперь упирается в то, договорится ли он, что панджшеры как бы составят ему почетный эскорт (такую сделку заключил в свое время с ними царь Кир), или станет прорываться вверх силой. В любом случае ни Аш, ни Какук с Хазаром не видят ничего зазорного в своей службе у Александра и ничуть не смущаются перспективой, может быть, уже завтра выпотрошить того, кто им платит.
Так или иначе, этих парней невозможно не полюбить. Я ловлю себя на том, что завидую их вольной жизни. Тяжкий труд им незнаком. Летом лошадки братьев хрумкают сладкую сочную травку, а когда снег заметет перевалы, столь же прилежно хрупают сухой корм. Их жены и сестры ткут им одежду, готовят для них дал и ги. Горские семьи проживают в каменных хижинах, каковыми владеют на протяжении двадцати поколений. Что там меняется, так это лишь деревянные крыши и двери, которые выгорают во время междоусобиц. У каждого рода есть два гнездовья: летнее и, соответственно, зимнее. Бывает, что соседние сильные кланы временно закрепляются в каком-то из них, но рано или поздно налетчиков изгоняют. Если же вторгнется чужая могучая сила (как, например, в прошлом Кир, а сейчас Александр), племена отходят выше в горы, к неприступным твердыням, рассылая одновременно гонцов ко всем родичам, и, собравшись в кулак, наносят удар.
Братья также рассказывают мне о нангвали. О кодексе, каким руководствуются в своей жизни афганцы. Он в основном посвящен трем очень важным для горцев вещам. Это нанг, бадал и мелмастия — честь, месть и гостеприимство. Тор, «черный» свод правил, охватывает вопросы, касающиеся женской добропорядочности. Там тоже говорится о многом. К примеру, совершить спин, то есть «отбелить» оскорбление, нанесенное сестре или жене, можно, лишь пролив кровь оскорбителя. Кровь, сообщают мне доверительно братья, вообще льется часто. Зар, зан и замин (деньги, женщины и земля) — вот что обычно кроется в подоплеке всех распрей.
Просто бадал осуществляют отцы или сыновья. В вопросах тор месть вершится мужьями, если только речь не идет о незамужней девушке или вдове: тогда все мужчины семьи не должны успокаиваться, пока не будет восстановлена справедливость. Кодекс нангвали запрещает воровать, насиловать, соблазнять чужих жен и возводить напраслину на кого бы то ни было, он также преследует трусость, небрежение в исполнении сыновнего или отцовского долга и клеймит ростовщичество. В нем до последней мелочи оговорено, как человеку надлежит действовать во всех случаях жизни. Как праздновать появление первенца, как провожать умерших, как начинать войны и как прекращать их, как выкупать у врага родичей, как творить молитвы, как раздавать милостыню — всему соответствуют определенные ритуалы. Бедность не порок, но и не достоинство. Первая из добродетелей — почитание старших. Следом идут терпение, смирение, молчание и повиновение. Еще братья, почесываясь, говорят что-то о чистоплотности, но это я не беру во внимание. Я, знаете, все же более склонен верить своим глазам. А так, разумеется, все похоже на правду. Нет ни малейшего повода усомниться, что они оба предельно благочестивы и покорны судьбе. Все в воле божьей, для человека же главное — оставаться всегда человеком и безропотно принимать свою участь. То есть сидеть по возможности тихо и не соваться в чужие дела.
