— А как же ты, Флаг?
— Шагом марш, кому сказано!
Мы с Лукой задерживаемся и видим, что Флаг сходится с Рыжим. Они разговаривают, но нам их почти не слышно. Видно только, как Рыжий тычет рукой, указывая на обледеневший откос.
— …если Толло внизу, ему крышка.
Флаг отворачивается. Мы молча смотрим, как он достает из вьюка топор и веревку. Рыжий возвращается к бредущей в сторону деревушки колонне. Мы с Лукой переглядываемся.
— Я остаюсь, — говорит он.
Я смотрю ему в глаза. Вид у него очень усталый. Плохо дело. Через час он замерзнет.
— Нет. — Я чувствую себя идиотом. — Ступай в строй.
Чтобы Лука стронулся с места, его приходится подтолкнуть.
— Прибереги мне там малость тепла.
17
Мы с Флагом находим Толло в пятистах футах от верхней тропы. Живого и даже не в беспамятстве, но в бреду. Он не узнает нас, да и не может, поскольку ничего не видит. На глазах его нет повязки, она, наверное, потерялась, а это верная слепота.
Он орет, чтобы мы убирались обратно. Наверх. Можно подумать, это так просто — взял себе да полез. На один спуск у нас с Флагом ушло два часа — откос крутой, как стена, и скользкий, как сопли. Мои сапоги промерзли насквозь, подошвы превратились в ледышки.
Темнеет. Флагу тоже хреново. Совсем хреново. Грудь облеплена замерзшей рвотой, речь невнятна, движения заторможены.
Мы торчим на уступе шириной в две ладони. Толло футах в тридцати ниже висит вверх тормашками. Веревка, обмотанная вокруг лодыжки, зацепилась за камень. Вторая нога его неестественно вывернута в колене.
— Кто это? Матфей, ты?
Я собираюсь спуститься к нему. Почему бы и нет, расстояние-то пустяшное. Летом да днем здесь бы справился и ребенок. Ну да, почему бы не справиться, когда тепло и светло? А как быть в сумерки, в лютую стужу, в обледенелых раздолбанных сапогах, да еще основательно подрастратив силенки? Пожалуй, брошу я этого Толло там, где он есть, тем более что он и сам нас гонит, и поползу потихоньку наверх. Но никуда я ни хрена не ползу, поскольку вижу, что Флаг задубевшими рукавицами примеряется к стенке. Ощупывает неровности, явно намереваясь самолично добраться до друга. Я вне себя, я обкладываю его такой бранью, от какой вянут и солдатские уши.
Идиот! Он что, хочет сорваться? Мне нипочем не вытащить их двоих.
Выходит, лезть надо мне.
Каким-то образом это у меня получается. Я спускаюсь, а потом Флаг сбрасывает мне с уступа веревку.
Толло не узнает меня. Даже когда я кричу ему в ухо. Его вывернутая нога на ощупь как каменная.
— Моя шапка, — твердит он. — Ты шапки моей не видал?
Он потерял не только повязку, но и свою знаменитую шапку, ту — с кабаньим клыком.
— Должно быть, она упала, — говорит Толло. — Валяется где-то внизу, совсем близко. Можешь достать ее, а?
Голос его очень слаб. Разобрать слова я могу, лишь приложив ухо к той дырке, что он продышал в своей ледяной бороде, да и тогда слышно очень дерьмово. Он как ребенок. У меня прямо сердце щемит, но, с другой стороны, я вскипаю. На кой хрен он упал? Почему шел один? Себя вон угробил и меня, что ли, хочет? Неизвестно, выберемся ли мы вообще из этой поганой щели, а ему, видите ли, невмоготу без какой-то затруханной шапки!
— Да пусть валяется, Толло.
— Моя шапка. Без нее мне нельзя.
— Почему?
Он хрипит что-то невнятное.
— Почему? — кричу я.
— В аду… — выдавливает из себя Толло. — Как можно в аду появиться простоволосым?
Ну не один ли хрен, в шапке ты или нет? С чего, спрашивается, я стану горбатиться из-за этакой дурости?
Я спускаюсь ниже. Нахожу эту дерьмовую шапку. Нахлобучиваю ее ему на башку, под капюшон, и, придавив рот к его уху, хриплю:
— Давай выбираться отсюда.
Сказать легко. Сделать трудней. Но мы все же делаем что-то. Я и Флаг. Мы обвязываем Толло под мышками веревкой, а поскольку плащ его задубел и покрылся ледяной коркой, то он вполне может послужить волокушей. То есть, карабкаясь вверх, мы можем тянуть Толло за собой. От уступа к уступу.
Так мы и поступаем. Лезем. Тянем. Один уступ. Другой. Все бы ничего, но Флаг, похоже, сдает. Говорить он уже не может. И я опасаюсь, не отморозил ли он руки-ноги. Свои я пока чувствую. Я в порядке. Я молод. А молодость — это все.
— Гребень… — удается прохрипеть Флагу.
Он хочет сказать, что нам надо выползти на тропу?
— Зачем? Чтобы сдохнуть там, а не здесь?
Злость клокочет во мне с такой силой, что надо ее как-то выплеснуть. Но не на Флага же.
— Толло! — кричу я вниз. — Почему бы тебе не помочь нам тянуть твою тушу? Руки-то у тебя есть!
— Заткнись, — рявкает Флаг.
— Почему он не выбирает веревку? Мы так все трое накроемся. Из-за этой ленивой задницы.
— Заткнись!
Но меня несет и несет. Я и сам понимаю, что лучше бы мне заткнуться, да никак не могу с собой справиться. В каком-то смысле я, видно, свихнулся, однако некая часть моего сознания остается на удивление ясной. Я, например, полностью отдаю себе отчет в том, что всего через полчаса мои руки и ноги окончательно потеряют чувствительность. А еще через час я вообще превращусь в кусок льда. Дикость какая-то, ведь совсем скоро на этом склоне заполыхают цветы. Весна идет! Она, судя по всему, будет дружной! Панджшеры пригонят сюда своих овечек. Их псы обглодают наши оттаявшие тела. Потом растащат и кости. Придется им потрудиться! После такого идиотского перехода на этих откосах останется не одна сотня наших не очень удачливых землячков.
— Встряхнись!
Я смотрю на Флага как человек, очнувшийся от ночного кошмара. Он ревет мне в ухо:
— Приди в себя, я сказал! Нужно найти тропу!
Не возьму в толк, кто из нас спятил! Что ждет нас на этой тропе? Ничего. Колонна наша продолжила путь. Нам и налегке-то ее теперь не нагнать, а уж волоча за собой Толло — тем паче. Или Флаг надеется, что там еще кто-то пройдет и сподобится подобрать нас? Из тех ребят, кому выпала радость тащиться в замыкающем эшелоне? Но нет сумасшедших взбираться на «Вешалку» ночью по холодку. Парни сейчас стоят себе лагерем где-то внизу и правильно делают, между прочим.
— Ладно! — кричу я. — Поищем тропу. Хороший план, лучше некуда.
Мы лезем дальше. Главное орудие скалолаза, чтоб вы знали, копье. Его острие так хорошо входит в лед. Воткнешь и помаленьку проталкиваешься вперед, ухватившись за древко. Когда волочешь за собой не больно-то легонького детину, опора ой как нужна.
