Нас заталкивают в загон внутри лагеря. Аэропа, даром что слеп, быстро наводит порядок. Он выясняет, кто тут есть кто, и организует из пленных самостоятельную воинскую единицу с младшими командирами и соответствующим делением рядового состава. По его мнению, солдат и в плену должен оставаться солдатом. К моему удивлению, дикари этому не препятствуют.
— Они все равно его убьют, — говорит Лука.
Наступает ночь, но затишья в лагере нет. Со всех сторон к нему сотнями и десятками продолжают подтягиваться новые воины.
— Вот увидишь, — уверяет мой друг, — они зверски замучают его у нас на глазах, устроят из этого представление.
Не выдержав, Лука подходит к Аэропе и почтительно излагает ему суть своих опасений.
Тот не выказывает ни малейшего удивления. Ему тоже известно, что варвары имеют обыкновение взбадривать себя перед боем издевательствами и глумлением над захваченными врагами. Отбирают для этого, как правило, увечных или калек, а он — слепец. Именно то, что им надо. Лучшего и придумать нельзя.
— Мне сегодняшней ночи, скорей всего, не пережить, — говорит Аэропа. — Что же до вас, парни, то молитесь богам, в которых мы веруем, и особенно тем, что способны помочь вам сохранить мужество и присутствие духа.
Сам он, оказывается, признает лишь одно божество — ненависть к супостату.
В полночь Аэропу Неоптолема вытаскивают из загона на площадку под базальтовыми утесами. Он предстает перед неким Садитом, тот, видимо, поглавнее всех прочих собравшихся в лагере маликов, включая Крючка. Ночь ясная, светло как днем. Раскинувшееся у подножия горы становище вмещает уже тысячи варваров, и с каждым часом их становится все больше.
Аэропа как бы заменяет собой Александра, до которого кочевникам не дотянуться. Что ж, тогда сойдет старший по рангу, но выходит не так. Варварская забава прерывается, не начавшись, — прибывает еще один отряд всадников, и его прибытие вызывает общую суматоху. Окружающие Садита вожди рассеиваются, а сам он подходит к Аэропе, удерживаемому парой головорезов в центре освещенной факелами площадки, и, указав жестом на отрог, заявляет:
— Сегодня Бог щадит тебя, чужеземец.
Разумеется, там, куда он ткнул пальцем, никого нет, но оттуда верхом на своем великолепном арабском скакуне спускается виновник всех наших бед и наш невольный спаситель. Спитамен.
27
— Скажите мне, македонцы, пересекшие и моря, и пустыни, чтобы навязать войну нашим и без того бедствующим народам: какой вред причинили мы вашему государю? Разве наши отряды вторгались в ваши владения? Разве мы уводили ваш скот? Оскорбляли ваших женщин? Разве мы, обитающие в столь отдаленной степи, позволяли себе дерзостно презирать вашу славу?
Волк Пустыни обращается к нам, пленным, хотя на деле речь его предназначается для ушей соплеменников. Толпа собралась такая, что у подошвы горы негде встать. Слова Спитамена то и дело прерываются оглушительными возгласами. Дикари в знак одобрения стучат копьями о щиты или колотят по земле дубинками и булавами.
— Ваш правитель Александр, — продолжает говорить Спитамен, — покорил Лидию и Сирию. Перед ним склонились Египет с Месопотамией, и даже грозная Персия признала над собой его власть. Но ему все мало, он овладел также Бактрией и теперь простирает свою ненасытность к нашим стадам, табунам и отарам. Неужто мир недостаточно широк, чтобы удовлетворить его алчность?
Гром одобрительных восклицаний снова вынуждает Волка прерваться. Он поднимает руки, призывая свои войска к тишине. Мы с Лукой отчетливо его видим и убеждаемся, что это и вправду тот самый человек, который проехал мимо нас в ту злосчастную ночь. Вблизи он выглядит старше и изможденней. Но его глаза в свете факелов брызжут искрами острого, проницательного ума, а могучий, властный голос с легкостью перекрывает гомон собравшихся. У меня от этого голоса мурашки бегут по коже. Вот настоящий враг. Противник, от одного вида которого стынет кровь в жилах.
— Македонцы, неужто ваш царь не понимает, что, пока он покоряет бактрийцев, восстают согдийцы, а когда поворачивается, чтобы привести их к послушанию, сзади на него бросаются дааны и саки. Все прочие тираны мира, подчинив себе какой-либо край, наслаждаются своей властью над ним, и только для вашего повелителя каждая новая победа всего лишь стимул к продвижению еще дальше. Спору нет, он велик, но никто не способен побеждать вечно. Вы сами видите, что даже извечно враждующие между собой племена сегодня объединяются, чтобы отбить его натиск. Ненависть к нему сделала братьями волка и льва и побуждает ворона и орла парить в одних высях.
Далее Спитамен коротко обрисовывает обстановку. Александр уже много дней стоит у Яксарта, явно готовя свою армию к переправе. Похоже, на этот раз он всерьез вознамерился вторгнуться в Дикие Земли.
— Ну что ж, скоро этот самовлюбленный павлин узнает, сколь велики степи скифов, хотя покорить самих скифов ему никогда не удастся. Ведь мы бедны, а потому мы всегда будем опережать его войска, отягощенные добром, награбленным по всему миру. Разве он сможет стиснуть нас мертвой хваткой? Мы всегда выскользнем, мы уйдем, но когда он решит, что нас рядом нет, вдруг обнаружится, что кто-то громит его лагерь. А когда глаза Александра наконец нас узрят, мы уже будем у него за плечами. Мы уподобимся облакам, теням, призракам ночи, то возникая, то исчезая и не страшась ни тяжести камня, ни жара огня. Вы, греки, слышал я, потешаетесь над странной любовью кочевников к безлюдным и бесплодным землям, но хоть на миг попытайтесь задуматься: почему нас не манят ни тучные нивы, ни все эти шумные города? Отчего мы стремимся в пустыню? Что влечет нас туда?
Ответ очень прост.
Свобода! Мы предпочитаем грызть черствую корку на воле, чем лакомиться медовой лепешкой в оковах.
* * *
Рев поднимается такой, что кажется, будто сама гора сейчас взлетит в воздух.
Спитамен вступает в круг света, очерченный пляшущим пламенем факелов. Он снял свой торбусс, его ноги босы, длинные, ниспадающие на плечи волосы щедро подернуты серебром седины. Лицо у вождя желтоватое, нездоровое, при ходьбе бросается в глаза хромота. Уж не болен ли он? Но если и так, его сила не сломлена: взгляд обжигающе ярок, голос по-прежнему тверд.
Теперь он обращается к своим людям:
— Воинам, может, не подобает превозносить свою доблесть, но раз уж нам привелось всего несколько дней назад перебить чужеземцев на отмелях Благоносной, то почему бы и здесь, у Яксарта, не дать им хороший урок? Когда Искандер с наемными бандами решится начать переправу, мы истребим всех заморских шакалов. Бог не допустит, чтобы нечестивцы попирали нашу благословенную землю. Всемогущий вложит нам в руки свой меч — и река станет красной от вражеской крови!
Подобно Крючку в недавних наших с ним разговорах, Спитамен не упускает случая перечислить могущественных воителей былых времен, каких отвага афганцев и скифов довела до печального, но поучительного конца. Пусть Александр не очень-то полагается на свою везучесть, ибо, сколь долго ни дул бы ветер с севера, рано или поздно он переменится и подует с юга.
