Сей чудодейственный эликсир быстро распространяется среди маков. Я тоже посасываю его, как и все. Джут можно покупать у даанов и саков, а можно и добывать — степь ведь рядом. Человека, к нему пристрастившегося, легко узнать по болезненной худобе, впалым щекам, дряблым мышцам, но зато он отличается необычайной выносливостью, может без устали преодолевать огромные расстояния и подолгу обходиться без пищи. В здешнем бесплодье, где всю провизию необходимо переть на закорках, джут становится столь серьезным подспорьем, что от него отказаться трудненько, да, собственно, и зачем?
* * *
На пятьдесят первые сутки большого похода двое наших разведчиков обнаруживают тянущийся по пустыне вражеский караван. Сорок вьючных животных и столько же конников движутся по ночам: днем афганцы находят укрытие и там отсиживаются. Нас в разъезде тридцать два человека, включая двоих шикари и четверых местных погонщиков мулов. Исходя из реального соотношения сил, Стефан принимает решение не завязывать бой, а послать за подкреплением. Отрядив гонца, он отбирает еще пару парней — Каланчу и Квашню. Первый получил свое прозвище за редкостно высокий рост, второй — за столь же редкостно рыхлое телосложение. Хакуну, одному из наших проводников, велено обеспечивать скрытность перемещения маленького дозора, которому вменяется со всей осторожностью следовать за противником, в то время как весь наш патруль уходит за десятимильную каменную гряду, чтобы под ее прикрытием держать тот же курс. В этом краю поднятая копытами пыль видна издалека и выдает даже одинокого всадника, не говоря уж о целом отряде.
На следующее утро патруль выбирается из-за гряды, но ни Каланчи, ни Квашни что-то не видно, а там, где, по нашим расчетам, должен бы обретаться вражеский караван, обнаруживается нечто зловещее — огромный, вытоптанный в траве косой крест. Расходящиеся следы конских копыт. Наши туземцы боятся двигаться дальше. Стефан рассылает всадников по всем направлениям, чтобы проверили, нет ли засады, а сам с Флагом скачет вперед. Нигде ничего, кроме развороченной копытами почвы.
Потом их внимание привлекают вороны, что-то выклевывающие из черной земли.
Стефан и Флаг спешиваются, отпугивают птиц и находят вертикально, столбами врытые в землю обезглавленные тела Каланчи и Квашни. Хакун исчез. Убит? Уведен врагами? Или сам присоединился к ним, предав людей, рассчитывавших на его помощь?
Дикари зарыли наших товарищей еще живыми, оставив торчать наверху только головы, а потом то ли сшибли их с плеч копытами, то ли отсекли, получив таким образом окровавленные снаряды для какой-то своей мерзкой конной игры.
— И этих кровожадных зверей наш царь нанимает на службу, — вздыхает Стефан.
Однако при всех издержках, в том числе и трагических, большое наступление развивается в целом успешно. Где-то под Наутакой наш отряд навещает историограф Коста. Все-таки надо отдать ему должное — этот малый от самой Бактры шастает туда-сюда по пустыне в сопровождении пары слуг и единственного проводника, сказать кстати, даана. От него мы узнаем о столкновениях, произошедших на западе и востоке. Колонна Гефестиона только в одном сражении уничтожила более пятисот дикарей, а Александр перехватил немало крупных разбойничьих шаек, пытавшихся обойти его левый фланг. Вскоре и нас вовлекают в серьезную стычку.
Караванная дорога, ведущая в Мараканду, пролегает по широкой травянистой долине, которую туземцы прозвали Озерной (Тошома), ибо в пору зимних дождей та затапливается почти целиком. Именно там на второй месяц похода крылья формирований Койна и Птолемея зажимают врага и устраивают большую резню.
В войне, ведущейся теперь нами, главное — это преследование. Не давать разгромленным дикарям скрыться, гнаться за ними по пятам и нещадно уничтожать всех бегущих — вот единственный способ нанести неприятелю наибольший урон, а потому мы неотступно выискиваем рассеявшихся по Озерной долине врагов, при этом команда Стефана перестает быть отдельной и возвращается под начало Вола.
Задача наша проста — находить варваров и лишать жизни.
— Возвращаетесь, уложив всех, или вовсе не возвращайтесь, — напутствует нас Вол.
Между карательными подразделениями возникает жутковатое соревнование, чей реестр трупов будет длинней. Никому не хочется уступать, поэтому мы истребляем любого, кто, на свою беду, оказывается на нашем пути. Пленных не берем, если кто и сдается, его все равно убивают.
Мы загоняем варваров в горы и не отстаем до тех пор, пока не зарубим последнего беглеца. Ничто не может остановить нас. Противник бросается врассыпную, но мы прочесываем степь гребнем. Прочешем хоть сотни миль, нам плевать, но выловим каждого и прикончим.
Единственный действенный способ унять партизан — это их массовое уничтожение. Тотальный террор, цель которого — посеять среди местного населения ужас. Такой ужас, чтобы никто даже помыслить не смел о какой-то борьбе.
Эта тактика широко использовалась македонцами по всей Азии и всюду себя оправдывала. Но здесь, похоже, она не срабатывает. Афганцы слишком горды, слишком привычны к лишениям и слишком свободолюбивы, а потому смерть для них предпочтительнее подчинения. Чем больше мы свирепствуем, тем с большей яростью и ожесточенностью они набрасываются на нас. Все поголовно. Женщин и детей мы опасаемся пуще мужчин. Их лютости нет предела.
Афганская почва впитала реки пролитой нами крови, но это нимало не помогло нам ни сломить боевой дух противника, ни хотя бы разъединить племена, стравив их друг с другом. Нет, каждая акция устрашения лишь сплачивает туземцев, разжигая в них ненависть к завоевателям и заставляя забыть о былой застарелой вражде.
Когда операция в Озерной долине подходит к концу, весь наш отряд вымотан до крайности. Под защитными шапками, без которых в пустыне много не навоюешь, наши волосы, пропитавшись пылью и потом, слиплись и свалялись так, что их не берут ни гребень, ни бритва. Ногти на руках и ногах обломаны до корней. Одежду не снять, ее приходится резать.
Вонища стоит — просто жуть. Мы так грязны, что все бегущие с гор потоки не способны смыть эту грязь.
Наши кони — это кожа да кости, как и мы сами. Мы разучились есть, забыли про сон, потому что во время этой безумной гонки держались исключительно на дурмане. Назз и джут стали нашей каждодневной потребностью, а от нормальной еды нас несет. Дорвавшись до вина, мы лакаем его как воду и тут же мочимся — оно льется сквозь нас. Мы практически не разговариваем друг с другом. Это лишнее. Зачем попусту утруждаться, когда Флаг, например, и так знает, когда и о чем я думаю. А чтобы сообщить что-то Луке, мне достаточно с ним всего лишь перемигнуться. Пусть на полном скаку, все равно он поймет. Мы стали как лошади, тем тоже без слов все понятно.
Прах Каланчи и Квашни мы возим с собой, пока в северной оконечности Озерной долины не находим подходящее место для погребения. Урнами служат кожаные мешки, но мы не закладываем их внутрь каменных пирамид. Мы вообще пирамиды не ставим. Зачем? Ведь они неизбежно привлекут внимание степняков, а те их разрушат и осквернят останки. Нет, мы закапываем мешки, а сверху громоздим валуны, следя за тем, чтобы выбитые на них имена и погребальные надписи были вдавлены в землю. Над могилами мы исполняем гимн павшим, сложенный Стефаном.
