Амрита знала, что Ашер ей откажет. Но у нее будет возможность оказаться рядом с ним, совсем близко, заглянуть ему в глаза. О большем она не мечтала. Ведь сам он на нее никогда не смотрел. Амрита не знала, как так вышло, но она полюбила Ашера Гильяно. Ей даже казалось, что она проснулась с этим чувством, потому что в Доме для нее был важен только он, она не замечала других мужчин.
Каждую Церемонию приглашения она ждала, кого же он позовет к себе. Хотела узнать, какие девушки ему нравятся. И дрожала, потому что ей казалось, что, если он кого-нибудь пригласит, у нее от ревности разорвется сердце. Но Ашер никого не приглашал в Доме Гильяно. Его мать, донна Кай, говорила: «Ашер, ты видишь слишком много. Хотя бы иногда закрывай глаза». Он видел истинные намерения людей, их скрытые мотивы, поэтому ему было сложно с ними, особенно с женщинами, а уж тем было с ним невыносимо тяжело. Потому что в душе каждой женщины два дна. Она любит, но одновременно ищет выгоду в любви.
Он даже не замечает ее, конечно, он ей откажет! «Как ты можешь любить его, ты не перемолвилась с ним и словом!» – убеждала себя Амрита. Давала клятвы не появляться на Церемонии, но выдерживала лишь один вечер, а потом проклинала себя за то, что лишилась возможности его увидеть. И постоянно повторяла: «У тебя мало времени». Времени, в самом деле, оставалось в обрез: до первого, максимум – до второго танца. Накануне ритуального танца перед Ночью Фортуны она решилась. Если Ашер откажет – она лучше умрет в танце, но не будет жить без него.
Танцовщицам не нужно было произносить словесных формул, достаточно было простого поклона, как приглашения на танец. У Амриты дрожали руки и ноги, когда она через весь холл шла к Ашеру. Замерли разговоры, дон Гильяно пристально следил за ней, донна Гильяно досадливо закусила губу, танцовщицы сбились в стайку и с любопытством ждали, что же будет. За колонной мелькнуло перекошенное злобой личико одного из лилу. Лицо Ашера оставалось бесстрастным как маска. Он откажет. Как она сможет пережить его отказ? Но отступать уже было поздно.
Низкий поклон, голова опущена, глаза смотрят в пол. Один удар сердца, второй. Ритуал выполнен, теперь она может взглянуть ему в глаза. Амрита подняла голову. Ашер улыбался. Его улыбка была как чистая страница. «Ему смешно? Мои мучения для него только шутка?» – недоумевала она. Но вот он склоняется перед ней, целует ей руку. Приглашение принято. Не чувствуя ног, Амрита идет за ним вверх по лестнице. «Так не бывает, так не бывает», – стучит жилка в виске.
Наряд танцовщицы – десятки слоев, завязок и украшений. На бедрах пояс из золотых монет. Снять, размотать, разомкнуть застежки браслетов и ожерелий… Она боялась, что Ашеру надоест возиться. Но он раздевал ее с явным удовольствием. Не торопясь. Целуя каждый участок обнаженной кожи, который удавалось освободить от одежды.
Она ощутила необычный рельеф его ладони еще тогда, когда он вел ее за руку вверх по лестнице. И на протяжении ласк, когда его руки скользили по ее обнаженной коже, она чувствовала шрамы на его ладонях. Но только позже, когда лежала в его объятиях, она перевернула его правую ладонь, чтобы увидеть то, что ощущала. Его ладонь была изрезана геометрическими фигурами, непонятными знаками, резкими, как рыбьи кости. Ей показалось, что она уже где-то видела подобные рисунки.
– Что это? – спросила она Ашера.
Он сжал руку в кулак, разжал:
– Я Страж, а это – моя работа.
– Тебе больно?
– Сейчас нет.
Но знаки на его ладони не давали ей покоя, она потерла лоб:
– Где я могла их видеть?
Он молчал. А она водила пальцем по его ладони, повторяя линии сакральной фигуры. Стойкое ощущение пришло из небытия. Она не могла ему поверить. Оно было абсурдно. Амрита проснулась чуть больше года назад в Доме Гильяно. Она ничего не помнила, кроме уроков танцев, ежедневной молитвы, болтовни с сестрами. И все же…
– Я уже видела твои руки однажды, – прошептала она, уверенная в том, что говорит глупости, нещадно фантазирует, а он сейчас рассмеется. Ведь она впервые была рядом с Первым Стражем. Она не осмеливалась подходить к нему. И могла поклясться – никогда не видела его ладоней. И все же…
В памяти, как некогда затонувшие острова, поднимались на поверхность воспоминания. Амрита едва дышала, чтобы не спугнуть их. Вот она с Ашером танцует на балу в Ночь Фортуны. И это довольно забавно, потому что среди тусклых жемчужных шелков, среди платьев сдержанных благородных расцветок и строгих черных фраков она одна в попугайском наряде танцовщицы. Изумрудный и алый, вышивка золотом. Сочное треньканье чеканных браслетов, нанизанных по локоть. И она босиком, всегда босиком. С тонкой золотой змейкой, обвившей правую щиколотку. Ей приходится тянуться на цыпочках, чтобы быть парой высокому Ашеру. Туфли на каблуках очень пригодились бы. Но он просто подхватывает ее на руки и кружит в танце.
Ночь на пляже. Луна, будто вырезанная из блестящей фольги, качается в небе. Он целует каждый ее палец. А потом она чувствует сухие, прилипшие к его губам песчинки на своих губах.
Амрита смяла, скомкала нелепые мысли. Она всего лишь невежественная танцовщица. Игрушка лилу. Немая роза в Саду.
Ашер осторожно высвободил руку из-под ее головы. Он сел на кровати, будто не решаясь сделать что-то очень важное, непоправимое, после чего пути назад не будет. Потер виски, взлохматил волосы. Ашер обещал дону Гильяно, обещал себе, что, если Амрита не вспомнит, он не будет открывать ей правды. Ведь этот удар сильнее, чем пробуждение.
Ашер помнил тот день, когда он стоял в кабинете дона Асада, как нашкодивший мальчишка.
– Ашер, я запрещаю тебе приближаться к этой девушке. Я запрещаю тебе разговаривать с ней. Если она решится тебя пригласить, так тому и быть. Но пока этого не произошло, я запрещаю тебе даже смотреть на нее.
– Слушаюсь, дон Гильяно, – ответил он тогда. Ашер не мог ответить иначе. И он не смотрел на нее. Даже случайно не оказывался рядом. Не сказал ей ни слова. Он не бросил на нее ни единого взгляда. И все же… она пригласила его, а он не смог ей отказать.
– Это наш дневник, – он протянул ей книжку в сафьяновом зеленом переплете. – Обычно я читаю тебе записи, чтобы ты узнала нашу с тобой историю. Я описываю свою жизнь, но часто ты просишь меня записать что-нибудь с твоих слов.
Танцовщицы не умели ни читать, ни писать. На их образование не тратили время, которого и так у них было мало. Их удел – танец. И в искусстве танца они достигали высшего мастерства.
– И я что-нибудь вспоминаю? – опасливо покосилась она на протянутую книгу, не решаясь взять ее в руки.
– Нет. Ты не можешь вспомнить. Каждую жизнь ты начинаешь заново. Но так тебе легче понять себя и меня.
Она взяла книжку в руки, полистала.
– Наш дневник? Это наша история? – Она взвесила дневник на ладони.
– Если ты думаешь, что он единственный, то ты ошибаешься.
И глядя на то, как он достает из ящиков стола стопки потрепанных зеленых книжиц, сгружая их на постель, она растерянно спросила:
