Сил Ашера хватило лишь на последнюю ритуальную формулу, которую он успел прохрипеть сквозь кровавую пену на губах:
– Я – Ашер, есмь Великий, сын Великого. Я – Ашер, есмь Огнь, сын Огня, которому была дана его голова, после того как она была отрезана.
Медленная, тягучая жидкость стекала с ножа. Запах крови одурманивал. Ян смотрел на нож с удивлением. Он не знал, что с ним делать дальше. Он чувствовал, что это оружие непростое, на нем много крови разных людей и есть совсем свежая, недавняя. Что-то было важно сделать сейчас. Что-то очень нужное Яну. То, что помогло бы ему в жизни. Но пришедшее в голову было настолько дико, что он растерялся. А потом, воровато оглянувшись и убедившись, что за ним никто не наблюдает, Ян слизал с ножа каплю крови. И сразу почувствовал, как на него снизошло спокойствие.
Знак «забвение» начисто стер из памяти Яна событие этого вечера. Он не помнил убийства, зато он помнил девушку.
* * *
Откуда взялся ее образ? Ян не мог сказать. Но точно знал, что не встречал ее наяву. Он прошел по вилле, заглянул в каждую комнату – и долго стоял в одной из спален. Ян был уверен, что она спала в этой постели, смотрелась в это зеркало, открывала эти ставни.
В зеркале он ловил призрак ее силуэта. Он повторял ее движения. Встряхивал головой, будто у него были длинные волосы. Мог сказать, во что она одевалась, хоть в шкафах не осталось ни одного ее платья, ни одной вещи.
В столовой Ян сел на стул, на котором сидела она. Поставил локти на стол. Она клала подбородок на сцепленные пальцы и пристально вглядывалась в собеседника. Иногда подпирала левую щеку рукой, но тут же вспоминала, что так выглядит некрасивой. Она часто грустила и плакала. Но плакала без слез, рыдания стояли внутри, она глотала их, как колючие рыбьи кости, когда велят есть быстро, торопят, стучат по спине, по столу… Вокруг нее, маленькой девочки со светлой косой с вплетенной голубой лентой, женщины в белых халатах. Это больница? Она больна, поэтому так несчастна?
Когда она засыпает, то обнимает себя за плечи, потому что очень одинока и некому обнять ее. Когда болеет, в жару, в бреду она зовет маму. А потом стыдится своей слабости, ведь мамы у нее нет, она привыкла жить без нее.
Яну были знакомы одиночество и тоска по матери в больничных стенах, поэтому он очень хорошо понимал эту девушку. Он хотел бы обнять ее, защитить от холодного враждебного мира, но не знал, где ее искать.
Ян боялся дышать, чтобы не спугнуть чужие воспоминания. Он видел серые шершавые стены крепости, ров с водой, мост на могучих столбах. Дерево у стены ярким, красным пятном раскинуло осенние листья. Она бежала сюда, когда ей было невыносимо, ее гнал и толкал в спину ветер, волосы разлетались по плечам. Она гладила камни руками, ощупывала их, узнавала, как слепец узнает лица родных людей. Она прижималась острыми худыми лопатками к стене и представляла себя сказочной принцессой в заколдованном замке. А над замком реяли разноцветные флаги, в кольце крепостных стен люди в скроенных под Средневековье одеждах продавали сувениры и всякую ерунду, кто-то тренировался в стрельбе из лука, величественного, как половина луны.
И он понял, что знает эту девушку уже с давних пор. У нее было много лиц и много имен. И когда-то она принадлежала только ему. Но их разлучили, он забыл ее, а теперь вновь вспомнил.
Ян спустился в подвал гостевого дома. Все, к чему он прикасался: стены, перила лестниц, – трескалось, ломалось, старело и гнило на глазах. Ноутбук превратился в оплавленный кусок пластика. Ян ощупывал химическую посуду, совал нос в уцелевшие склянки. Посуда исходила трещинами в его пальцах, крошилась, обрывки драконьей кожи слоились чешуей. Он стряхивал с ладоней стеклянную и фарфоровую пыль.
Ворох обгоревших записей черным облаком взвился в воздух – он задел локтем стопку бумаги на самом краю стола. Бросился ловить распадающиеся пеплом листы, они проскальзывали сквозь растопыренные пальцы, вертелись, как хитрые приманки, взлетали стаей летучих мышей к потолку. Он сел на пол, перебирая уцелевшие обрывки и абсолютно ничего не понимая в цепочках формул, которые едва мог разглядеть.
Голова гудела, как колокол, в который обезумевший звонарь долбил без устали. Ян пытался унять гул, сжав виски руками. Но лишь усиливал давление. Перед глазами плясали черные черти с красными хвостами. Перед его взором маршировали взводы людей. Они шли, они поднимались по ступеням, проходили под колоннаду. Они были испуганы, но держались единым строем, точно неведомая сила вела их вперед.
А люди все шли и шли… Они не молчали, они говорили, вскрикивали, заклинали. Они просили, умоляли. Они шептали и угрожали. Они становились на колени, они пели, о, как вдохновенно они пели! Они ждали помощи, они верили. Но он не мог помочь им. Ян готов был подойти к каждому из них и объяснить, почему он не в состоянии это сделать, но они не слышали его.
Голоса – обычные слуховые галлюцинации при шизофрении. И как ему, ребенку, было объяснить врачам, что у каждого голоса есть лицо, что голоса не просто звучат в его голове, они теснят его в нем же самом. Они заполняют его, и он вдруг оказывается и внутри себя, и снаружи. Они обступают его, а он в одно и то же время находится в гуще толпы и наблюдает свалку со стороны. Если бы он и смог объяснить, что сделали бы врачи? Давали бы ему те же таблетки, ему был бы предписан тот же режим и поставлен тот же диагноз.
И он никогда бы не смог убедительно объяснить им, что не был в полном смысле человеком. Он был дворцом. Он рос и простирался, его кости были его колоннами. Он стоял, он тянулся к небу, и на его голове-кровле, как шлем, сверкали бронзовые пластины. Дворец желаний. Дворец, в который люди приносили свои беды и просьбы. Им больше некуда было идти. Дворец – последнее прибежище смертных. Они шли к его ступеням, бродили по его комнатам. Но Ян не желал их видеть и слышать, ощущать их он не желал. Они были его проклятием. Тысячи комнат были его проклятием. Миллиарды просьб были его проклятием. Он сам был своим проклятием. И был создан себе на погибель.
Каждый больной в лечебнице считал себя богом или пророком, супергероем или волшебником, сверхчеловеком или императором Вселенной. Но врачам некогда было отсортировывать истинных героев от лжегероев. Для скорости и простоты дела они договорились считать, что героев не существует. А если ты отрицаешь явление, то в твоей системе ценностей и в твоей картине мира оно просто не появляется.
Исполины, великаны… придушенные смирительными рубашками, скованные ремнями, обитатели лечебницы были лишены своего величия, сила уходила из их рук, а революционные планы становились безжизненными камнями в умах. Плененные принцы, короли в изгнании, они были лишены своих земель, своих покоев, трона, могущества. Им не суждено было вернуться в цветущий сад психоза, даже за стенами лечебницы их ждала лишь пустыня разочарования. Выжженная пустыня былых идей. Без эмоций, без страсти, без красоты, без совершенства и гармонии. Пустыня, которую не возродить. Мертвая идея. Долина призраков.
Ян чувствовал, как Бронзовый дворец прорастает сквозь него, строится из его клеток, его крови, грозди сосудов украшают карнизы. И не тысяча шестьсот колонн держат своды дворца, а кости Яна стоят на месте колонн. И не бронзовые листы покрывают кровлю, а кожа Яна натянута на стропила.
