Марк кашлянул, скрипнул кожей ремней, вставая. Дуайт покрутил башню, надеясь уловить какое-то движение, хотя и понимал всю глупость поиска. Дети Козлоногого, если остались они здесь, давно спрятались. А жители… в чудеса Дуайт не верил.
– Нам надо выйти. – Марк возник в проеме под креслом Дуайта. – Мне потребуется твоя помощь. Изабель останется за тебя.
– Что? – голос Изабель хорошего не предвещал. – Командор, с каких пор вы решаете за меня?
– Вы единственная, кроме меня, знаете дорогу к нашей цели… – Марк пожал плечами. – Вот и все.
– Я… – Мойра дернулась к ним.
Марк обернулся.
– Я не зол на тебя, Гончая. Ты останешься здесь и будешь приходить в себя. Ты не ощутила такого нужного. Не почуяла, не поняла, не поднялась вовремя. Либо что-то с тобой, либо что-то в ней. Разберемся потом. Остаешься здесь. Не могу рисковать.
Дуайт посмотрел вниз. Марк… как обычно. Спокойствие и уверенность в правоте. Вот и все. Светлые глаза встретили его взгляд и даже не моргнули. Надо, ему на самом деле надо туда. Зачем?
– Зачем?
Командор ответил сразу.
– Я надеюсь найти подсказку от моих братьев.
– Тех, что ушли в пустыню раньше?
Марк кивнул.
– Что это за место? – Дуайт не спешил спускаться. – Почему именно так?
– Почему ты спрашиваешь?
Непоколебимость, вот что раздражало его в священниках. Дуайт не понимал ее, хотя чаще всего именно Марк оказывался прав. Во всем.
Но сейчас не спросить не выходило. Злость от потери захлестнула его, когда «Орион» остановился. Бурлила внутри, черная и непроглядная.
– Я потерял друга. И мне не хочется остаться здесь, не зная ради чего. Там… – Дуайт кивнул, – …там очень опасно, хотя дети Козлоногого не любят день. Но вряд ли кто-то из твоих братьев оставил незаметную надпись на стене. Раз так… нам придется заходить куда-то. И мало ли кто или что может нас там ждать.
Марк кивнул в ответ.
– Да, нам придется спускаться в подвал дома. С фонарями. И ждать опасности. Что за место, сержант? Это…
– Это кладбище отсроченной смерти. – Изабель возникла рядом с командором. – Спускайся, Дуайт.
– Кладбище?
Марк вздохнул.
– Она права. Так и есть. Здесь жили мутанты, больные и обреченные люди. Почти лепрозорий, хотя и без проказы. Мы селили их здесь, изолируя от здоровых и нормальных людей.
– Резервация?
– Да. Резервация… милосердная и необходимая.
Дуайт спрыгнул вниз и помог Изабель подняться.
Милосердная резервация. Ну да, случается же такое.
– Этих… людей. – Марк помолчал. – Они погибли бы очень быстро. Без аутодафе. Разве что толпа была бы не меньше. Все хотят избавить наш прекрасный мир от уродов. А кто может быть уродливее мутанта?
Все как всегда. Марк снова прав, говоря про милосердие. Но разве Новая Церковь делала что-то просто так?
– Они охраняли путь к нашей цели. Давали кров и еду твоим братьям и не знали из-за чего.
– Они счастливо жили, – голос Изабель звучал глухо, – я была здесь. В прошлом году. Сюда доезжали даже торговцы, пусть и редкие. Дуайт, сейчас не время копаться в морали. Рассуждать о несовершенстве нашего мира будем потом. Когда спасем крохотный кусок, где выпало жить и мне и тебе. И остальным.
Правда часто не особо сладка. Но так лучше. Особенно когда говорит ее твоя любимая женщина.
Злость, неожиданно выпрямившаяся спиралью гремучей змеи, утихла. Глухо ворча, заползла внутрь Дуайта, недовольная, но успокоившаяся. Кто ее знает, что стало виной вспышки? Морриса он оплакал про себя, следя за горизонтом во время пути. Усталость? Да, скорее всего так. Усталость, копящаяся последние годы, доводила и не до такого. Всяко случалось в фортах по возвращении из патруля.
– Хавьер идет с нами?
Марк мотнул головой.
– Ты и я. Если мы не вернемся, дальше едут оставшиеся.
Дуайт понял все и сразу. Дорога назад трескалась и превращалась в пепел. Такой же серый, липкий и смрадный, как оставленный за спиной, под «Юнайтед Ойл». Если, конечно, он не ошибался. Но в чудеса Дуайт Токомару Оаху не верил.
Песок под ногами не шуршал и не скрипел. Пропитанный кровью почти на дюйм, он жадно чавкал, лип к подошвам. Марк и Дуайт шли вдоль стены, двигаясь в глубь поселения. К его сердцу, вырытому пару веков назад каким-нибудь Педро, решившим сделать убежище для контрабанды именно здесь.
Маска еле слышно шелестела. Снимать ее Дуайт не собирался при всем желании. Лучше потратить один баллон смеси, чем наслаждаться адским букетом, разросшимся под красным от ярости солнцем. Конечно, солнце сейчас ослепительно-белое, но в маске есть свои плюсы. Светофильтры Дуайт любил коричневые, предпочитая видеть мир во всех оттенках красного. Так проще привыкнуть и не отводить взгляд.
Дети Козлоногого развлеклись по полной. Злоба и ярость захлестнули поселение обреченных несчастных созданий. Захлестнули огромной алой волной, перетекшей за края-стены, разбросали потеки и лужи кармина, размазали густой бурой пастой. Дуайт, косясь по сторонам, снова и снова узнавал виденное ранее.
Нечеловеческая ненависть ищет выход в ужасе. У этого ужаса всегда разные и удивительно одинаковые лица. Кричащие от боли, страха и неизбежности. Сколько ему довелось увидеть таких же за последние… сколько лет? Дуайт не всегда мог вспомнить. Не удавалось, как ни старался разобраться в датах и цифрах. Как будто не было ничего, кроме тяжелой кожи защиты, амуниции и экипировки. Как будто всю свою жизнь пришлось смотреть на мир через стекла маски. Как будто только все оттенки красного составляли цвета его, Дуайта, жизни.
А разве нет? Разве было по-другому? Голубая глубокая синь неба, виденная один раз? Волнующаяся широкая изумрудная зелень полей, запомнившаяся тогда же? Всего лишь сон, не более. Детское глупое воспоминание, или сон про чудесное «нигде», где ему не бывать. Никогда.
Здесь и сейчас. Более ничего. Это его собственный кусок Ада, где надо жить, выживать, скрипеть зубами и делать свое дело. Его, Дуайта, «пустынного брата», дело. Простое, как детская считалочка. Необходимое, как кресло дантиста. Нужное, как вода из колодца селения, уничтоженного за краткий миг Бойни. Ведь его дело, если не кривить душой, простое убийство. И оно ему нравилось. Как никакое другое. Свое, вросшее в пропащую языческую душу, не желающую ничего другого.
Тяжесть «упокоителя» и запасных обойм. Вес «кольта» на бедре и тяжесть мере на поясе. Увесистость нового тесака за спиной и ребристые углы гранат в подсумках. Поиск врага каждую минуту, ловля его в прицел, превратившаяся в глубокий шрам морщина у правой брови. Шрам, прячущийся в линиях моко, таких непонятных никому из своих.
