Марк, скорчившись на каменном лежаке, кричал от боли, схватившись за плечо. То отдавалось глухой бьющей изнутри болью. Кожа лопнула, окрасив всю руку кармином, влажным и блестящим.
– Кардинал, вы уверены в его надобности? – Мордекай затянулся. – Он ни на что не способен.
– Три раза, Мордекай, – кардинал, владелец уставшего голоса, вздохнул, – не заставляй меня…
– Ах, ваше преосвященство, что вы, что вы… – Мордекай ухмыльнулся, поворачиваясь к Марку. – Прости, юноша, ничего личного.
Голубоватое свечение поползло к Марку. Но оно сдвинулось на ярд, не больше. Пламя полыхнуло раньше.
Марк, шатаясь, встал с лежака. Двинулся вперед, оскальзываясь на покрытом копотью камне пола. Обугленный комок напротив шевельнулся. Красной ткань осталась только в одном крошечном месте, растворившись в коже. Марк замер, не веря глазам.
Чернота уступала место белому. Быстрыми червяками, лоскут за лоскутом, блестя на глазах сворачивающейся сукровицей, лицо Мордекая лепилось заново. Когда он добрался до него, тот уже ухмылялся. Очень довольно.
– Даже не знаю, малыш, – Мордекай прокашлялся и, кряхтя, сел, – радоваться мне за тебя или нет. Плюс – ты точно останешься жив, знать бы сколько, да? Минус – у тебя всего два выбора. Или в конце концов умереть, или получить вот такую красоту, как у меня.
Крест в круге, как ни странно, все еще блестящий, чуть шевелился над растущими мускулами и кожей груди. Марк потрогал его, подышал на пальцы. Его обожгло ледяным холодом. Он пригляделся к татуировкам на руках Мордекая, внимательно вчитываясь в знакомые буквы, складывающиеся в незнакомые слова.
– Это латынь, малыш. – Мордекай покосился на неподвижные фигуры в углу. – И она не даст твоему демону проснуться. Ну, или считай это дерьмом собачьим, но не забывай вот про эту самую блестящую штуковину в моей груди. Это твой пропуск в жизнь и прямая дорога к смерти, если что-то пойдет не так.
– Замолчи. – Кардинал встал, двинувшись к ним. – Ты слишком много говоришь, Мордекай.
– Умолкаю, ваше преосвященство. – Мордекай попробовал поклониться, но скривился от боли. – Могу идти?
– Да.
Марк покачнулся, оперся рукой о плиту. Рука скользила, не давая стоять ровно. Он поднял ее к глазам, слыша, как она с трудом отлипла от обожженного блестящего камня. Развел пальцы, посмотрел на тянущиеся между ними вязкие нити, понюхал. Пахло подгоревшим беконом.
– Да-да, малыш. – Мордекай вновь скорчил гримасу. – Так-то я жилистый, но… но жопа жирновата. Спасибо, вытопил немного сальца.
– Уйди, Мордекай.
Марк посмотрел на кардинала. Невысокий, худощавый, с ежиком практически седых волос, рассеченных с правой стороны вьющейся змеей шрама. Лицо с глубокими морщинами. Молодое лицо немолодого человека с глазами глубокого старика. Кардинал Грегори Рот. Глава Церкви «медового штата», высший судья совета инквизиции.
Мордекай отошел, но уходить не спешил. Сопровождающие кардинала командоры, тот, что забрал Марка, и его тюремщица, стояли рядом, не смотря на него. В глазах странного создания с врезанным в грудь крестом Марку почудилось сожаление и печаль.
– Марк Ковальски.
Кардинал коснулся его плеча тростью с тяжелым набалдашником-кристаллом. Ладонь оказалась затянутой в черную кожу перчатки. Алый рукав сполз, показался металл серебряного наручного щитка, прятавшегося под ним.
– Марк Ковальски, – повторил он, – ты из не самой лучшей семьи. Твой дед Ян, построивший церковь для прихода святого Джейкоба, всегда боялся пламени преисподней за грехи свои. Хочешь ли ты искупить его и твои грехи, равно как и всей шайки насильников, бандитов и убийц, называвшей себя твоими родственниками? И защитить стадо Господне, как пес пастыря защищает овнов его от волков?
Марк вздохнул. Он вновь замерз, и зубы выбивали дробь, напоминавшую «Янки-дудль». Хотел ли он жить? Да. Хотел ли он соглашаться? Нет. Но жить ему хотелось намного больше. Марк кивнул.
– Ты хочешь спросить о чем-то? – Кардинал наклонил голову набок смешным птичьим движением. – Спрашивай. Я отвечу на три твоих любых вопроса.
– Кто такие волки? – зубы стучали. – Койоты, понятно. А волки?
Мордекай усмехнулся. Куда больше, думалось Марку, но ведь каждая ухмылка отличается от предыдущей. Вот эта как бы говорила: молодец, малыш, не трусь.
– Суть то же, что и койоты. Порождение злой части мира Господня. Еще?
– Кто такие Младшие братья?
Кардинал прищурился.
– Слуги Господа, посланные нам на помощь и сотворенные гениями еще до Бойни.
– Они мертвые?
– Они не живые в твоем понимании, Марк Ковальски. Но ты все узнаешь в свое время. Это был третий вопрос. Но я разрешаю тебе еще один.
– Мне будет больно?
Ответила женщина, прячущая бич в складках одежды.
– Тебе будет очень больно.
И не обманула.
Марк плохо помнил дальнейшее. Повзрослев, пытался вернуться по реке памяти, используя все умения, данные учителями. Выходило плохо. Тот день из его памяти выжгло пламенем вездесущей боли.
Блестящая сталь и плитки операционной. Медики, молча работавшие с его телом. Почему-то не действовало обезболивающее, или действовало, но слабо. Или просто боль оказалась сильнее. Ремни, притягивающие его к холодному столу, еле выдержали первый рывок. Потом подействовало успокоительное, расслабив мышцы и сделав его кричащим и грызущим ткань повязки обездвиженным деревом.
Что-то разрезало его плоть, кромсало, растекаясь огнем. Огонь сверху, холод снизу. Боль повсюду. Острые и колкие корешки пускались в нем в пляс, проникая все глубже. Когда они добрались до сердца, Марк выл, как тот самый неведомый волк. Волк… Он видел его как наяву. Огромного койота, почему-то серебристого, с красной от крови вытянутой мордой.
Корешки, такие же холодные, как сталь хирургического стола под ним, плотно обхватили сердце со всех сторон, сдавили. Марк плакал, в лохмотья разжевав маску. Со щелчками и еле слышимым лязгом медики вставляли и закручивали что-то на его груди. Но он знал, что именно. Он видел его на высокой, чистой до бесконечной белизны, подставке у стола.
Серебряный круг с непонятными словами, написанными знакомыми буквами, и крестом в середине. И тонкие нити металлических струн, прячущихся за ним. Когда высокая медик с хвостом безупречно золотистых волос взяла изогнутую длинную иглу, смахивающую на иглу сапожника Герильи, Марк всхлипнул. После первых стежков он провалился в ту глубокую и теплую темноту, которой так жаждал.
