Но миз Бродиган не просто сопела и охала. Миз Бродиган делала все это с огромным и поросшим густыми темными волосами странным существом. И существо, неожиданно остановившись, уставилось на щель между дверью и косяком, глядя прямо в глаза Мойре. Она бы закричала от страха, но служанки ушли на рынок, большой и долгий сегодня. Да и просто… Мойра не успела.
Дверь ударила по лицу, отбросив девочку к стене, разбив ей нос и выбив два зуба. Хорошо, что скоро у нее должны были вырасти настоящие, да и пора уже, в восемь-то лет. Мойра дернулась в сторону, понимая, что надо бежать, что надо… Не успела.
За лодыжку ухватило крепко и больно, стиснуло, скребануло острым, до крови. Ее подняло вверх, мотнув в сторону и ударив головой о стену. Мойра хотела закричать, но не вышло. Рот, да что рот, все лицо накрыла жесткая, пахнущая конским потом, зверем и мылом ладонь. Стиснула, сделав еще больнее, порвав краешек рта. А потом ее развернуло прямо в воздухе, и она уставилась в светло-карие, практически желтые глаза чудовища.
Чудовище, раздувая широкие крылья остро-горбатого носа, ухмылялось, рассматривая ее, как диковинку. Узкие темные губы чуть подрагивали, блестели крепкие острые зубы. К шее Мойры, холодя, прижалось острое жало опасной бритвы «Торри». Бритву держала ее мачеха. Мойра, вися вниз головой, сглотнула. Поперхнулась и закашлялась.
– Не смей убивать, – чудовище говорило, чуть глотая согласные, – это опасно.
– Почему? – Мачеха зло усмехнулась. – Увезешь тело, спрячешь.
– Не смей, – чудовище оскалилось, – не спрячешь следы, не сумеешь. Я ее заберу и решу все в пустыне.
– Хорошо. – Мачеха согласно кивнула. – Молчи, паршивка, иначе и правда выпотрошу прямо сейчас. А если будешь слушаться, то Красный Нож смилостивится и убьет тебя быстро.
Мойра затряслась. Трястись, вися вниз головой, не просто неудобно. Тем более что кровь прилила к голове и стучала барабанчиками в ушах.
– Веревки и мой мешок, – скомандовало чудовище, зовущееся Красным Ножом, – шевелись, моя сахарная.
Он перевернул Мойру, придавив ее рукой к стене. Ноги девочки затряслись. Позади влажно хрустело, громко сопело чудовище. Потом… Потом ее развернули. Мойра увидела огромную кипу шерсти, тающую на глазах, и розоватые потеки, испаряющиеся еще быстрее. А чудовище…
Красный Нож оказался индейцем. Точнее, кри, но Мойра тогда не разбиралась в татуировках племен пустыни. Он стоял перед ней, легонько надавливая на ее тонкую шею, голый, с длинными волосами, пахнущий зверем и опасностью.
А потом… а потом была спина коня, плотная мешковина, обернутая вокруг нее, дикий конский бег, запах конского пота, ритмичные удары о конский хребет и темнота. Кляп во рту, завязанный на затылке, и неизвестность.
К своему стойбищу Нож прискакал только к ночи. День индеец потратил на хитрые петли, пряча следы и старательно высматривая погоню. Тогда он уже развязал брезент, и Мойра смогла смотреть вокруг. Лучше бы он этого не делал.
Пустыня всегда находилась рядом. Она была самой жизнью, ненавистной и единственной. Для жителей Сайент-Тауна пустыня была благословением. Нефтеносные пески давали многое. Но забирали порой больше. У Мойры пустыня забрала маму. И даже на границе пустыни она никогда не находилась больше пяти минут. И только в компании отца.
А сейчас… а сейчас конь Красного Ножа рассекал яично-золотую поверхность с пятнами алого и багрового, редкими всполохами мутной вялой зелени. Они скакали прямо через нее, и куда? Прямо в ее сердце, туда, где над маревом раскаленного песка бродили посреди необъятной голубой перевернутой чаши неба густые черно-багровые тучи. Туда, где, ворочаясь внутри тяжело вздыхающего, наполненного влагой и ветром воздуха, алели зарождающиеся адские семена.
Мойра всхлипнула и заелозила. Индеец, не глядя, ударил ее по голове. Легким неуловимым движением. Все естество Мойры пронзила острая ослепительная боль, и она провалилась в темноту.
Она открыла глаза и уставилась прямо в безграничное и аспидно-черное небо, усыпанное мириадами звезд. Спине, скорее всего, давно было холодно, ее Мойра не чувствовала. Рядом, потрескивая, горел костер. Фыркали лошади, пахло потом, сухостью пустыни, горечью травы и кровью.
– Она пришла в себя! – радостно завопил кто-то рядом. – Дед, дед, она пришла в себя.
Над Мойрой появился кривляющийся тощий бесенок. Мальчишка-индеец казался странным. Даже так, глядя снизу вверх, становилось ясно: что-то с ним не так.
Мойра с шести лет не верила в сказки. И не любила их. Да и вообще, для своих лет ребенком росла удивительно сообразительным, умным и… взрослым. Со своей индивидуальной особенностью мыслить, с логикой, подходящей далеко не любой миз двадцати лет. Жаль, что это качество не помогло ей утром.
Вот и сейчас, когда многие другие дети испугались бы, Мойра просто пыталась понять: что не так с мальчишкой? Поняла, и только тогда вздрогнула.
Над тощенькими узкими плечами торчало две головы. Вернее, одна, как и положено, вертелась по сторонам на хилой шее, орала и брызгала на Мойру слюной. Вторая, раза в три меньше, вросшая чуть ли не по подбородок, молча следила за девочкой узкими щелками глаз, отблескивающих от костра.
– Пришла? – прошамкал от костра кто-то невидимый, явно старый, и закашлялся. – Нож, принеси ее сюда.
Песок зашелестел практически неслышно, когда похититель Мойры подошел к ней. Подхватил и понес к костру. Вот тут-то зубы Мойры застучали. И не от холода, а от страха.
Их было пятеро.
Красный Нож, который положил ее на землю и спрятался в тени.
Мальчишка-урод, скаливший зубы и зачем-то тыкающий ее пальцем. Несуразный, с длинными ногами и коротким тельцем, с ребрами, ходившими ходуном под тонкой и не по-индейски светлой кожей. Одет мальчишка в обрезанные под коленками кожаные легинсы, на шнурке, накинутом на шею, крутится большой нож.
Две очень похожих друг на друга скво. Непонятного возраста, крепкие и высокие, с ожерельями из косточек и зубов, лежащих на крепких грудях, с выпуклыми сильными животами и в юбках из лент, закрывающих их самую малость, от пупка и до колен. Отец Мойры, увидев таких, сразу бы понял: это же чертовы краснокожие ведьмы, и никто иные. Женщины смотрели на нее черными огромными глазами и по очереди потягивали виски из одной на двоих бутылки.
И старик. Древний, как сама пустыня, с двумя перьями ворона, висевшими кончиками вниз по обеим сторонам морщинистого лица, обрамленного серебряными длинными волосами. Старик оказался единственным одетым среди крохотного сборища. На нем был клетчатый теплый пиджак, джинсы и джемпер с непонятным рисунком. Ноги оставались босыми.
– Ты – мелкая мерзкая белая глупышка. – Индеец кивнул собственным рассуждениям и принялся делать самокрутку. – И не спорь со мной, юная бледнокожая миз.
