Мойра, как завороженная, смотрела на карусель смерти. И совсем не обращала внимания на алые хлопья, медленно и лениво падавшие с неба. Несколько уже совсем спокойно осели на ее плечах, распустились тонкими, рдеющими багровым, нитями. Нити спокойно проходили сквозь ее кожу, расцветая изнутри тонкой паутиной страшной дьявольской мозаики. Но боли она не ощущала. Разве что стало чуть холоднее.
Когда длинный хвост ухватил женщину поперек туловища? Она не заметила. Черная живая молния скрутила и практически переломила Шейло пополам. Блеснули зубы в несколько рядов в разинутой змеиной пасти существа, двигающегося с грацией кошки. Смертоглава.
Мойра задрожала, услышав хруст позвонков. Смертоглав, довольно урча, рвал добычу. Воздух пах дождем, мокрым песком и кровью. И именно сейчас, посмотрев на свою грудь, она увидела семя. Адово семя. То, чем детей пугали в воскресной школе с самых малых лет. Она смотрела на чудные красные цветы, распускавшиеся под ее кожей, и не понимала будущего. А потом, когда с ней так ничего и не произошло, рядом еле слышно скрипнул песок. Мягко и опасно.
Она подняла голову, уставившись в непроницаемо темные глаза существа, севшего напротив и обвившего лапы хвостом. Смертоглав, довольно облизывающий длинным черным языком морду, смотрел на нее. Вдыхал странно, в два захода, выдыхал, обволакивая смесью смерти и мускуса.
С ней все же что-то произошло. Да, она живая, явно отринутая Господом Богом, но живая. И зверь, гроза пустыни, сидевший напротив, виделся ей немного другим. Живой подвижный комок черной ртути светился несколькими цветами, но главную скрипку играл алый. Зверь, сидевший напротив, сопел и нюхал Мойру.
Мойра проглотила слюну, заметив, как он дернулся к ней. Сухой черный нос оказался прямо напротив ее лица. Узкие ноздри несколько раз с силой прогнали воздух взад-вперед. А потом, так же неуловимо, как и появился, смертоглав исчез. Остались только ночь, затухающие бутоны адского семени и Мойра.
Ее нашли утром. Патрульные, проверявшие границы вокруг города, долго стояли, рассматривая Мойру. Отец приехал только через час и не подошел к ней. Подошли другие, ближе к вечеру. Солнце сожгло ее лицо до волдырей. Волосы стали жесткими и горячими.
Когда двое здоровяков в бурых просторных балахонах срезали веревки, Мойра не могла даже пискнуть. Кожа на лбу и шее лопнула, но кровь не текла, ленивая, почти кипящая. Ее спеленали толстыми кожаными ремнями, влили в рот половину фляги горького настоя, тут же отправившего ее еще глубже в бессознательное ничто. Она почувствовала металл, раздирающий спекшиеся губы и сломавший два последних зуба. И упала в темноту без конца и начала.
Ее, прикованную к стальной крестовине, долго везли в темном прохладном фургоне. Изредка входил бурый, давал пить и выносил жестяной таз, стоявший под ее ногами. Молчал, не отвечал на вопросы испуганной и измученной Мойры. Фургон трясло и подкидывало. Боль, сидевшая в ней, радовалась. Набрасывалась, окутывала со всех сторон и, довольно урча, как смертоглав, грызла ее.
Из фургона Мойру вынесли все те же бурые молчуны. Что она заметила вокруг? Высокие стены, узкий колодец внутреннего дворика, распятия на острых шпилях, венчавших две каменные башни, людей в длинных плащах и красивую картину над входом. Мягкую, написанную светящимися изнутри красками. Мадонна и ее сын грустно смотрели на истерзанную девочку, на ее обезумевшие глаза, на цепи, сковывавшие ее по рукам и ногам, на серебряные удила, впившиеся в рот. Смотрели и молчали. А повзрослевшая за одну ночь Мойра уже знала, где она. И знала, что скоро ее сожгут. Но как же она ошибалась.
Ее ждали в длинном темном зале. Трое, мужчины и женщина. Смотрели, как Мойру сажают на холодное стальное кресло, как затягивают новые кожаные ремни на запястьях и лодыжках, молчали. Ждали еще кого-то. Кто-то оказался врачом. Или просто пах, как доктор Андерсон. Хотя доктор Андерсон никогда не пах свежей кровью.
– Так, что у нас? – Высокий худой padre с кожаным длинным фартуком поверх черного облачения и с крестом в вырезе воротничка цокнул языком. – Господь милосердный, совсем ребенок.
– Отец Браун, не отвлекайтесь, – сухо каркнула женщина, сидевшая в отдалении, – эту… девочку отыскали там, где ночью прошла буря с Земель Дьявола. Она вся была покрыта пеплом от сгоревшего семени.
– Интересный случай… – пробормотал отец Браун и поднял голову Мойры за подбородок, развел веки на правом глазу. – Действительно, все симптомы налицо. Но, уважаемые братья и сестра, тут есть что-то еще. Как хорошо, что теперь у нас имеются экспресс-лаборатории. Джарвис!
Невысокий крепыш в буром балахоне возник тут же, держа в руках два кофра.
– Распаковывай лабораторию. Нам необходимы несколько зондов, инъекторы и пробирки для анализов. Интересный случай…
Мойра шмыгнула носом, косясь на лязг и позвякивание. Из кофров на блестящей поверхности стального стола появлялись все новые орудия пыток. Вытянутые острые иглы с полостями внутри и поршнями заборников, их выгнутые сестры, оканчивающиеся зазубринками на кончиках, несколько разнокалиберных ножей, тонких, потолще и практически равных столовым по ширине лезвия, тупые и хитро изогнутые зажимы, несколько шприцев с кончиками разной длины и толщины. Мойру била крупная дрожь, до стука остатков зубов, до скрежета и икоты.
– Ну, ну, милая, что за эмоции? – Отец Браун, совершенно как ее кобылке Мерси, развел Мойре губы, снова поцокал языком. – Сильные судороги, крайне сильные. И в твоем возрасте тебе повезло, надо же, молочные зубы. Эти, если все будет хорошо, пеньки мы тебе быстренько удалим, девочка. Ну-ну, хватит бояться… это стоило делать раньше. Джарвис, засунь ей резинку, отвлекает.
Джарвис все сделал быстро и так же молча. Между зубами Мойры возникла плотная выгнутая резина, с двух сторон заканчивающаяся толстым жгутом. Его паренек в буром затянул ей на затылке. Издаваемые ею звуки перестала слышать даже сама Мойра.
Боль растянулась надолго. Нет, Мойру вовсе не пытали. Да и незачем было ее пытать. Что она могла рассказать, кроме того, что рассказала в течение часа после того, как потухли огненные круги перед глазами и угомонилась немного ноющая плоть? Просто детей, помеченных дьяволом, никто и не думал беречь от боли во время взятия образцов.
Когда отец Браун, в который раз довольно цокнув, отошел, держа в руке последний, самый большой шприц с жидкостью из ее позвоночника, на столе выстроилась целая пирамида стеклянных полых трубок с кусочками и миллилитрами Мойры. Наконец-то Джарвис распустил жгут и дал ей напиться. Немного, полстакана. Мойра, содрогаясь всем телом, старалась унять рвущийся наружу плач. Потому что палец Джарвиса, прижавшийся к ее губам, пах давно и прочно пропитавшей его чужой кровью.
А отец Браун, насвистывая недавно появившуюся модную «Крошку», принялся колдовать с результатами. Трое, сидевшие в тени, встали и подошли к ней.
Женщина, та самая. С волосами, отливающими серебром седины. Таким же чистым, как острые клепки-шипы, идущие от щитка наладонника до налокотника, прикрытого рукавом. Кожаный нагрудник, высокий, полностью закрывающий горло, переливается тусклой вязью густого серебряного узора. Широкий пояс, обхватывающий крепкую талию бывшей девчонки с ранчо, мерцает шишечками светлого металла от круглой большой пряжки и дальше, в обе стороны. Выпуклое металлическое забрало, блестящее на месте глаз черными бриллиантами линз. Мойра рассмотрела даже побелевшую плоть по ее краям, там, где прибор вживляли. Волосы, росшие именно от границы металла, казались не просто серебряными. Они были белее снега.
