Потом, как будто из-под воды или перины услышал глухие слова на чужом языке, стоны, и чужое недоброе дыхание совсем рядом.
С трудом открыв тяжёлые веки, увидел, что привязывают к какому-то дереву чью-то ногу. Не сразу понял, что это его нога. Перед очами плыли кровавые круги, а в ушах шумело, будто он сидел в большой кадке, на которую обрушился ливень. Чужое дыхание пропало, человек в чёрном сноровисто вязал его, Игоря, вторую ногу к согнутой берёзе. «Человек в чёрном, в чёрном…да это же монах папский»… Сквозь шум в ушах дошли слова, сказанные с франкским или сакским выговором.
– Шьто, кнез Икор, ты теперь вспомнил, как не посволил ф Киеф ставить наша кирха, храм фсевишний бог, ты думаль, что ты фише самого Иисуса? Помнишь, как ты кафариль, что не так уж и мнока тех христиан?
– Нитщеко, он скоро поймёт клавное, что нас, христиан, уше мноко, даше в твой терем, кнез. – Заговорил мягко, но зловеще другой голос, и Игорь сразу вспомнил его обладателя, – пастора Рудольфа из Искоростеня, где вместе с варягами служили у тамошнего князя Мала саксы, франки и норманны.
– Ага, мало дани в Царьграде взял, упырь ненасытный, так ещё и к нам за нею пришёл раз, да другой вернулся, вот сейчас мы тебя землёй-то и накормим, – зло заговорили древлянские воины.
– Нет, это слишком простой смерть, кнез не достойный, – проговорил кряжистый монах. – Мы путем его каснить по старый готский обычай. Ты пудешь помирайть быстро, но польно, что, страшно, кнез Ингар?
– Дурак ты, монах, – с трудом, но спокойно проговорил князь, – воина смертью напугать решил, точно дурак, а я вас, скотов готских, хитрыми считал, тьфу! – Князь устало прикрыл очи. Ему теперь стала понятна собственная недавняя печаль и в то же время тёплый покой на душе. Выходит, что в последние дни проснулись способности зреть грядущее, надо же…
– Видали, он ещё и плюёт на нас, даже воевода Свенельд, и тот отказался вдругорядь идти по дань, ни у кого такого не заведено, а сей скаредный Игорь пошёл!!! – воскликнул добротно одетый искоростенец, не то боярин, не то богатый купец.
– Не ходил я за вашей несчастной данью вдругорядь, по другим делам я тут.
– Ага, гляди, народ, по грибы к нам князь пришёл, наши-то грибы получше, чем киевские! Врёшь, злодей, мы всё знаем, есть и среди киевских вельмож правдивые люди! – снова почти закричал всё тот же знатный искоростенец.
– Мы, христиане, не таём челофек умирать без покаяний, пастор Рудольф отпустит твой грехи.
Игорю уже было трудно говорить, силы убывали вместе с истекающей из тела рудой.
– Чую…погубят вас, как и меня… сии люди «правдивые» из Киева… – одними устами выдохнул князь, но слов его, пожалуй, никто уже не услышал.
Мысли стали путаться в голове раненого князя, потом он куда-то летел, потом всё кончилось, и наступил мрак, за которым должно было находиться ещё что-то….
Когда человек уходит из явского мира, на какое-то мгновение он оказывается на перепутье времени и пространства и может соприкоснуться с иными местами и временами, совершенно друг от друга отдалёнными. Они вспыхивают в сознании, подобно искрам, и человек всеми мыслями и душой оказывается в ином бытии, куда его вдруг заносит ветер времени, причудливо перемешивающий в своём необычном кручении настоящее, прошлое и будущее… И тогда сын может узреть своего отца совсем молодым, а дед может узреть внука, который появится на свет после его ухода в навь.
– Не силой, а волной посылай клинок, – слышит Игорь наставление своего дядьки Ольга. – Одной силы на всё сражение, которое может быть долгим, не хватит, да и мощь удара будет не та, помни всегда рубя, любя, иль строя, что наибольшая сила в триединстве яви, нави и прави. Вот это уже лепше, но ещё лёгкости нет должной…
– Вуйко, а ты меня и волхованию обучишь? – вопрошает шестилетний княжич.
– Волхованию, брат Ингард, должен волхв учить, да и, как рёк мой отец, а твой дед по матери, волшебство даётся богами, а в учении волхвами многомудрыми только развивается, так что сперва выяснить надо, есть ли в человеке жилка кудесная, – степенно отвечает дядька, вкладывая клинок в ножны. – Вот через лето отец Велесдар начнёт с тобой учёбу, там и поглядим…
Потом пошли образы учения у Велесдара, один из них, самый яркий, Ингард запомнил на всю жизнь, потому что он узрел своего отца Рарога, которого не помнил. Мало того, он зрел давнее прошлое очами отца, ещё совсем молодого, на время будто переселившись в его тело. Видения были яркими и живыми, только вокруг людей и предметов мелькали бесчисленные цветные не то шарики, не то пузырьки. А голоса звучали не со стороны, а как будто в нём, в Игоре, который сейчас был молодым князем Рарогом, идущим к причалу, сжимая в руке странного деревянного человечка.
Деревянного человечка… Игорь вспомнил себя с этим оберегом, с которым он не расставался с детства, и ясно узрел, как отдал человечка Рода малому Свену на его годовщину…
В этот миг цветных шариков-пузырьков, похожих на огромные глазчатые бусины, стало так много, что они скрыли всю картину, тело резанула страшная боль, и наступила тьма.
Тревожно было Селезню, человеку, которому доверил свою любимую жену и свою дочь князь Игорь. В этот раз, покидая гостеприимное подворье, князь отчего-то напомнил ему про его обязанности охоронца, чего прежде никогда не бывало, да и старый сотник Борич вёл себя странно, – шептал чего-то, какие-то числа, всё оглядывался по сторонам, будто ждал чего-то или искал… Неясная тревога всё более разгоралась внутри невидимым огнём. Наконец, Селезень не выдержал, оседлал коня и кликнул двоих воинов, остальным повелел быть настороже, а ещё двоим влезть на высокие дерева, где были для этого обустроены специальные гнёзда для лучников и наблюдателей и глядеть в оба.
Дорога, по которой ушёл отряд князя, была знакома до последнего пня и промоины. Двигались споро, но глядели внимательно, не тратя времени на разговоры и стараясь не создавать лишнего шума. Впереди загалдели вороны, и сердце неприятно заныло. Тут, отродясь, не бывало столько воронья. Разум ещё ничего толком не говорил, а воинское чутьё уже похолодило душу, разделив единым взмахом тихое и мирное прошлое и лихое, с запахом близкой смерти, настоящее. Поторопили коней, и вскоре в скупых, почти не пробивающихся сквозь полог туч лучах заходящего солнца узрели впереди, где дорога проходила через большую поляну, человеческие тела. Воины спешились и, ведя на поводу коней, встревоженных запахом крови, осторожно двинулись, ступая среди трупов людей и нескольких лошадей.
– Селезень, гляди! О, боже правый! – хрипло воскликнул один из спутников, указывая вверх. Шагах в семи от дороги на двух берёзах с обломанными ветвями висели остатки человеческой плоти, крепко привязанные к белым стволам, обильно политым кровью. Все замерли; испуганные людьми вороны неохотно отлетели и уселись на ближайшие деревья и кусты. Наступила тяжкая тишина, и только теперь пришло полное осознание случившегося. Опытным воинам не нужны были слова, чтобы понять, что здесь произошло. Вдруг Селезню почудился слабый стон. Осторожно повернувшись и сделав несколько шагов, увидел тело, перевернул и не сразу узнал княжеского сотника. Левое ухо его было отрублено начисто, а через щеку и уста пролегла кровавая рана, шея и грудь тоже были в крови, от носа почти ничего не осталось. Не верилось, что после такого человек может остаться жив. Но стон, совсем тихий, повторился.
