Едва засерело утро в сыром лесу, продрогшем от дождя, который всё лил и лил, как у ворот высокой изгороди тенями выросли варяжские воины во главе с Чеканом. Они ступали осторожно, оставив коней на олесье. Тишина и запах гари сразу насторожили воинов, они заторопились, попробовали налечь на ворота, и те вдруг легко открылись. Вместо великолепного трёхъярусного терема очам предстало дымящееся пепелище.
– Как так, кто же их упредить мог? Мы ведь только своих убитых и раненых отвезли, и сразу сюда? – удивлённо вертел округлой головой в волчьей шапке крепкий варяг из вильцев.
– Коль терема более нет, так хоть в конюшне обсохнем да отогреемся, она уцелела, – предложил высокий и худой полусотник.
– Я тебя сейчас отогрею плетью промеж лопаток, Жердяй! – рассерженно рыкнул на него Чекан. – Видишь, следы от обоза, хоть и почти размытые, за ночь он далеко не ушёл, может в какой веси от дождя хоронится. По следам, в погоню! – приказал он полусотнику. – Как настигнете, никого в живых не оставлять, коней да возы заберёте – и в Искоростень, на наше подворье, уразумел?
– А ты куда, Чекан? – растерянно вопросил долговязый полусотник.
– Я в Киев, всё, пошевеливайтесь, и помни, никого! – и Чекан с шестью крепкими охоронцами ускакал прочь.
Глава одиннадцатая
Огненное сватовство
Свенельд вошёл в покои Ольги, что случалось крайне редко, и тяжко опустился на лаву. Лик его был бледен, сильные руки с рыжеватыми волосками над костяшками пальцев слегка подрагивали. Воевода молчал. Ольга ещё в ночной шёлковой сорочке с небольшими строчками красных обережных узоров по вороту и подолу, впилась в вошедшего встревоженным взором. Зрелое, но ещё сохранявшее статность тело, внутренне затрепетало.
– Что?.. – сдавленным от страха и волнения голосом не то прошептала, не то проговорила княгиня.
– Всё, – кратко молвил воевода и поднял, наконец, на княгиню очи, янтарная глубина которых потускнела и словно сомкнулась, не отражая никаких чувств.
Ольга, помолчав некоторое время, вдруг разом обмякла и обессилено опустилась на резное ложе, на очах её выступили слёзы.
– Что ж мы с тобою, Свен, сотворили, это ведь грех смертный, не замолить теперь, грех, грех…. – сильное тело жены сотрясалось от рыданий.
– Ты же сама мне рекла, что поклялся Он извести папских людей в Киеве и Искоростени под корень, а пастора повесить, как в своё время дядька Ольг Энгельштайна в Искоростени вздёрнул, забыла? – жёстко молвил Свенельд, постепенно овладевая собой. Встав с лавы, воевода присел на ложе рядом с Ольгой и принялся успокаивающе поглаживать её простоволосую голову, рамена, покатую спину, при этом речь его стала тоже мягкой и успокаивающей. – К тому ж подозревать он стал про нас с тобой, любая, нельзя более тянуть было, ты ж разумная, сама всё ведаешь. Зато теперь сына забрать из Новгородчины сможешь, при тебе будет расти малец, как мечтала.
В сей миг оба поглядели друг на друга, и Ольга тихо прошептала, прервав рыдания:
– А… Она? – Княгиня помолчала. – И что, ежели проболтаются верховоды искоростенские или те пришлые варяги, слух по Киеву поползёт, который и без того уже начал, будто туман, вокруг терема клубиться? – отирая слёзы небольшим мягким платом из древесной шерсти, уже больше деловито спросила Ольга.
– То уже моя забота, – сузив жёлто-зелёные очи, твёрдо проговорил Свен. – Сей час же посыльного отправлю к древлянам нашим, не переживай, всё будет сделано, как надо! Тут пастор Бремер с тобой поговорить желает, душу твою облегчить молитвой и словом божьим, он в гриднице ждёт. А мне нынче и в ближайшие дни столько дел предстоит… В такой миг всё на волоске держится, одно неверное движение – и оборвётся. Так что ты мне помогать должна, а не киснуть. Ну, будь умницей, – молвил на прощанье воевода и, поцеловав заплаканную Ольгу, быстро и пружинисто вышел из горенки.
Когда княгиня вошла в гридницу, по виду её пастор Бремер понял, что она уже всё знает о судьбе мужа, и подивился самообладанию сей жены. Она была почти спокойна, ступала как обычно с достоинством, как подобает княгине, только некоторое волнение и бледность лика говорили о душевных переживаниях.
– Здрава будь, великая княгиня, дочь моя в вере Христовой! – молвил пастор с привычным франкским выговором. – Вижу, душа твоя страдает, но Господь наш единый учит нас терпению и покорности, ничего не свершается на свете без Его провидения. Все мы грешим вольно или невольно, однако исповедь и покаяние очищает нашу душу. Исповедайся, дочь моя, и тебе станет легче…
– Я грешна, отче, – склонив голову, покрытую тонким шёлковым повойником, молвила княгиня, – грешна в мыслях своих, грешна в том, что вольно или невольно приняла участие в… – княгиня запнулась, – в гибели… близкого мне человека, а это смертный грех и…
– Порой, чтобы исполнить божье предписание, – мягко прервал её излияния пастор, – нам приходится совершать поступки, которые вроде бы даже против заповедей божьих, но ежели мы уповаем на Господа, он ведёт нас своею десницей, и то, что свершаем мы по Его наущению, не может быть грехом. Ибо Иисус смертью своей мученической искупил прегрешения наши, и мы должны слушать и исполнять Его волю, в том наше предназначение божье, – быть руками Его в творении истины, дочь моя! – Голос пастора звучал ровно, вдохновенно и убедительно. – И если человек замыслил богопротивное греховное деяние, решил уничтожить церковь Христову и пастырей её в Киеве, Искоростени и по всей земле русской, Господь наш Единый не мог того допустить, и потому избрал смиренных овец для исполнения воли Его! – Пастор замолчал на некоторое время, чтобы мысль успела проникнуть в сознание и душу княгини, а потом продолжил ещё более уверенно и вдохновенно. – Грех сего мужа, исполни он задуманное против святой церкви, стал бы неизмеримо большим, нежели тот грех, который взяли на свои покорные Господу души чада его, чтобы остановить неразумные деяния несчастного. Запомни, дитя моё, Господь дарует каждому из нас выбор, и сделать его нужно правильно. Свершённый выбор богоугоден, и он облегчит участь души усопшего на том свете. И ты, раба божья, Ольга, будешь вознаграждена Господом, поверь мне, как пастору своему, поверь, дочь моя, ибо устами моими сейчас говорит Всевышний. И от Его имени я прощаю твои прегрешения. Повторяй за мной: Исповедаю Тебе, Господу Богу моему и Творцу, во Святой Троице Единому, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, все мои грехи, яко же содеяла во все дни живота моего, и в прошедшие дни и нощи, – делом, словом, помышлением, празднословием, унынием, леностью, прекословием, непослушанием, оклеветанием, осуждением, небрежением, самолюбием, многостяжанием, ревнованием, завистью, гневом, памятозлобием, ненавистью, лихоимством и всеми моими чувствами: зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием и прочими моими грехами душевными вкупе с телесными. Ими же Тебя, Бога моего и Творца, прогневала, и ближнего моего онеправдовала: о сём жалея, представляю себя Тебе, Богу моему провинной, и имею волю каяться. Господи, Боже мой, помози ми, со слезами смиренно молю Тя: пришедшие же согрешения мои милосердием Твоим прости ми, и разреши ми от всех сих, яко же изглаголила пред Тобою, яко ты есть Благ и Человеколюбец…
