Глава шестая
Женский огонь
Лета 6426 (918), Киевщина
Лес был на редкость тих. Может, ветер запутался в закоченевших от крепкого мороза ветвях укрытых снегом и наледью деревьев и не мог спуститься, а может, продрог на лету и сейчас уснул где-то в лесных сугробах. Лемеш шёл на плетёных снегоступах по глубокому снегу, оставляя за собой чудной разлапистый след. Так вышло, что зима оказалась в этот раз на редкость холодной для Киевской земли. Дров, заготовленных на зиму, могло и не хватить. С осени у огнищанина была на примете полянка, где сильным ветром повалило немало сухостоев, теперь бы они очень пригодились.
Вот и та самая полянка на берегу замёрзшей речки. Деревья свалены в кучу, будто кто крутанул их невиданно огромной ручищей. Некоторые сломаны где-то на высоте человеческого роста, а другие просто выворочены вместе с корнями. Велика сила Стрибожья!
Звонко врезался острый топор в промёрзшую плоть сухой древесины, раз-другой, третий. Резкие и точные удары с одной стороны, а потом такие же быстрые с другой. У подножья сосны, на вывороченных корнях которой остались большие комья смёрзшейся земли, вскоре обозначился след, как от зуба огромного сказочного зверя.
Несмотря на крепкий мороз, вскоре стало жарко, на усах и бороде от выдыхаемого пара образовался иней. На снежный наст лёг тулуп, а за ним и треухая волчья шапка. Лемеш застучал топором чаще и сильнее, и тогда только с треском рухнул и шумно покатился к сокрытой подо льдом реке сосновый комель, теряя замёрзшие глыбы земли с разлапистых обломанных корней. Он прочертил глубокую борозду в снегу и остановился на половине склона. Огнищанин принялся за второй комель. Топор остёр, и рука у почти шестидесятилетнего мужа достаточно тверда, ещё немного – и второй комель зарывается в сугроб на речном склоне. Стволы надо будет разрубить на несколько частей, чтобы позже увезти на санях домой по гладкому, как стол, руслу реки. Путь выйдет длиннее, но зато минуя сугробы и завалы. На речном льду только в некоторых местах намело перемёты, но Буланый – конь крепкий, пройдёт их даже с доброй поклажей легко, – прикидывал огнищанин, глядя на реку и промёрзший до ледяного звона лес. Где-то гулко лопнуло на жёстком морозе дерево. Конечно, в такой мороз работать тяжко и надо не зевать, чтобы не закоченеть, зато точно не помешают бури или снегопады, почти всегда сопровождающие оттепель. Короткий отдых закончен, ещё один комель – и можно рубить сами стволы, отделяя их от завала. И острый топор снова гулко зазвенел в стылом лесном воздухе.
Когда, переводя дыхание, Лемеш глянул на проделанную им сегодня работу, то остался доволен: две добрые сухие лесины были отрублены, освобождены от ветвей и по утоптанному склону скатаны на речной лёд. «Уф, ещё одна – и всё, пора домой, тут хоть и напрямую пешком через лес, но пока дойду, темнеть начнёт, а ещё скотину покормить надо».
Однако конец третьей лесины упал меж коряжин в завале и оказался заклиненным. Лемеш попробовал потянуть в сторону, – не выходит. Надо подважить рычагом подлиннее и освободить зажатую лесину. Вот как раз подходящее орудие – из завала свечой торчит ровная и тонкая берёза, нужно только взобраться по обледенелым брёвнам и обрубить её. Пустяковое дело, на пару десятков хороших ударов топора, успею, – решил муж, мельком глянув в чистое небо, по которому зимний Хорс на своих салазках быстро скользил к заходу, уже скрываясь за дальними деревьями. Осторожно, чтобы не сорваться со скользких стволов и не застрять в переплетении ветвей сухостоя, огнищанин добрался до нужного места и принялся рубить берёзу. Справился даже скорее, чем думал, и ствол сломался неожиданно резко, звонко треснув под своей тяжестью, и в пружинистом падении сильным ударом вышиб из рук топор, а сам дровосек, взмахнув руками в воздухе, рухнул вниз почти с двухсаженной высоты. Он ощутил удар сзади по затылку, и вмиг стало темно.
Когда мутное, как бродящий квас сознание вернулось к огнищанину, он ощутил холод и что-то тёплое на затылке. Стынущая рука скользнула к больному месту, и в пляске мутных кругов перед очами Лемеш узрел свою испачканную в липкое и тёмное длань. – Кровь-руда, – мелькнула какая-то почти безразличная мысль. – Эка меня стволом-то садануло… – Окоченевшими пальцами он опёрся на твердь и попытался встать. От резкой боли в шуйской ноге снова улетел в безвременье.
Когда очи с трудом открылись, совсем близко от себя увидел… волчью морду. Желтоватые очи крупного зверя внимательно глядели на лежащего в снегу беспомощного человека. «Всё»! – Как-то отрешённо, будто не о нём шла речь, подумал коченеющий на предвечернем морозе огнищанин. Ещё раз, собрав последние усилия, попытался перевернуться на живот и от боли опять потерял сознание.
Придя в себя в очередной раз, сквозь зыбкое марево и почти полностью охватившую его сонливость в вечерних сумерках опять узрел очи, только на сей раз лик был человеческий, точнее женский. Неужто, волчица обернулась женой? Теперь он точно знал, то была именно волчица, – сей взгляд, – так могут глядеть только жёны, не важно, волчьи или человечьи…
– Не спи, слышишь, не спи, тебе реку! – кричала жена-волчица, оттирая снегом его лик и руки и надевая на скрюченные пальцы овчинные рукавицы. – А ну, вставай, еле на тебя твой тулуп натянула, не спи, замёрзнешь ведь! – Он послушно попытался встать и с хриплым стоном промороженной глотки – «нога!» – снова окунулся в мягкую, как лебяжья перина, черноту.
На сей раз его вернуло в явь ощущение боли, – руки и ноги кололи тысячи острых иголок, так что на очи слёзы наворачивались, но Лемеш знал: так горячая кровь пробивает себе путь в застывших жилах и пальцы «отходят». Потом появилось приятное тепло. С трудом разлепив тяжёлые веки, огнищанин узрел огонь: оранжевые и красные языки от горящего сухого дерева трепетали, посылая искры в студёное, уже вызвездившее первыми зорями небо. Вспомнив, чем закончились предыдущие попытки встать на ноги, не шевелился, и только когда противная тошнота слегка отхлынула от горла, осторожно повернул голову. Та самая жена-волчица, что привиделась ему не то в бреду, не то наяву, сидела подле костра, кормя Огнебога сухими берёзовыми ветвями, ловко ломая их его топором.
– Гляди, Мать, никак, очнулся, не зря-таки мы с тобой старались! – Услышал он словно издалека голос незнакомки. Тепло благостно растекалось по окоченевшему телу. Огнищанин теперь боялся повернуться не только из-за острой боли в шуйской ноге, но ещё и оттого, что опасался, как бы сия жена снова не оборотилась в волчицу. Все внутренние силы он направил к оживляющему теплу, и вскоре заснул.
Его, кажется, кто-то тащил по снегу, однако острая, как лезвие отточенного ножа, боль несколько раз накрывала сознание непроглядным покрывалом, и тогда становилось легко и казалось, что он просто летит, как в детских снах. Чудный полёт перемежался с какими-то не то видениями, не то странными картинами: лес, звёзды, призывный волчий вой, виноватое поскуливание, тяжёлое человеческое дыхание, скрип снега, – всё перемешалось на зыбком рубеже безвременья.
Когда огнищанин снова открыл очи, он не обнаружил ни снега, ни костра, ни звёздного неба, только по бревенчатым проконопаченным мхом стенам чужого жилища, в котором он каким-то чудом оказался, плясали отблески пламени. Осторожно, чтобы снова не уйти в небытие, Лемеш повернул голову и увидел округлый очаг. Он скосил очи на свою шуйскую ногу и узрел, что она от колена до щиколоток забрана в берёзовые жердины и основательно обмотана сыромятными ремнями, которыми он раньше привязывал снегоступы. Огляделся уже смелее, нога по-прежнему болела, но уже не так сильно, чтобы лишить его рассудка.
