– Кто-то крепко о моей ноге позаботился. Эй, есть кто живой, где я? – сиплым простуженным голосом негромко позвал он. Никто не отозвался, только где-то внутри ложа, на котором он находился, прошуршала и затихла чуткая мышь. Дрова в очаге уже почти прогорели, хоть и положены были не мелко колотые, а цельные чурбаки. Видимо тот, кто разжёг огнище, знал, что вернётся не скоро, и хотел, чтобы очаг горел подольше. Лемеш понял, отчего он проснулся, ему приспичило по нужде. Попробовал привстать на локтях, осторожно, не суетясь, – получилось. Ещё усилие – и он сел на мешковатой подстилке, набитой душистым сеном. Теперь самое трудное, – осторожно опустить заключённую в берёзовые скрепы ногу. В очах появились тёмные «мухи», но он затаился на миг и нахлынувшая слабость отступила. Первым делом подхватил несколько поленьев, которые неизвестный спаситель специально оставил поблизости от ложа. Сноп искр взметнулся вверх, и голодное пламя весело охватило сухое дерево в очаге. Тут же стоял старый потрескавшийся глиняный горшок, на четверть наполненный водой. И сие предусмотрел нежданный спаситель… Справив малую нужду, огнищанин снова в изнеможении растянулся на ложе. Он ещё несколько раз просыпался, чтобы подбросить дров в огнище. Может, добрый отдых и то, что нога теперь накрепко схвачена берёзовыми лубками, а может действие душистого зелья в небольшой кринке, что стояла подле ложа на грубо сработанном столе из среза большого дерева, кто знает, но силы у огнищанина прибывали быстро. Он почувствовал, что проголодался и, обнаружив на том же столе горшок с просяной кашей, заправленной сушёным черносливом да лесными ягодами, с охотой съел несколько больших ложек.
Загадочный хозяин странного жилища всё не возвращался, а ведь ходить нынче по лесу в одиночку опасно, не зря же ему привиделась волчья морда с внимательными очами. Дрова подле ложа закончились, а что, если попробовать дойти до двери? Вначале поднявшись с осторожностью, опираясь на стол, очаг, стены избушки, цепляясь за грубые, но прочные полки, он «проскакал» на одной ноге по жилищу. Живёт здесь, по всему, один человек, и притом жена, оттого что в крохотной избушке видны кудель, пряжа, да и порядок вещей особый, женский. К тому же в Красном углу избушки стояла старая резная прялка, а на небольшой полочке виднелось деревянное изображение женской богини Макоши. Но как женщина может жить одна в зимнем лесу среди диких голодных зверей, волков, рысей? Ещё когда первые сухие полена оказались в очаге и огонь ярче озарил сумрачное нутро жилища, Лемеш боковым взором отметил на бревенчатой стене оленью шкуру, отчего-то показавшуюся странной. Теперь пригляделся внимательнее, и вдруг его осенило: шкура снята с животного, которого одолел хищник: оленья шея и загривок не были разрезаны ножом, а порваны, скорее всего, волчьими клыками; ещё виднелся разрыв шкуры на ляжке оленя. Оглядевшись, узрел другие шкуры, – заячьи, кабаньи, лисьи, и тоже все с рваными следами на горле. Разве волк позволит кому-то снять шкуру со своей только что задранной добычи? Снова, как наяву, возникла волчья морда и смутный женский лик.
На душе стало неуютно. Взглянув ещё раз на опустевшее место перед очагом, Лемеш решился выйти из жилища.
Ранний зимний вечер ещё не опустился на застывший лес, но Вечерник уже вот-вот должен был показаться из-за дальнего холма. Выходит, он проспал почти весь день? Огнищанин, стоя на одной ноге и держась за притолоку низкой двери, оглядел двор в поисках поленницы и похолодел: снег перед дверью был истоптан следами волков. Это не были отпечатки одного зверя, следы были разными, – большие, матёрого волка, подъярков и затоптанный ими наполовину… небольшой след человеческой ноги. Поборов нахлынувшую от напряжения слабость, он увидел почти рядом с дверью несколько прислонённых к стене жердин, наверное, обитательница избушки использовала их для сушки трав. Дотянулся до одной, с рогатинкой посредине, ухватился шуйцей за рогатину и опёрся на жердину, та провалилась в снег, но не поскользнулась, порядок. Не переставая озираться, он добрался вдоль стены до поленницы. Присел на початый ряд дров, осторожно положив повреждённую ногу на снег, не сгибая её. Быстро набрав в согнутую десницу поленьев, встал, опираясь на жердину. С трудом, но ему удалось с ношей доскакать до двери. Когда вваливался в избушку, спиной почуял чей-то внимательный взгляд, оглянулся уже в дверях, но никого не узрел.
Снова заполыхало жаркое пламя в округлом очаге, с шипением и треском поедая дрова, кое-где припорошённые снежком. Дым потянулся вверх и, распластавшись под крышей, юркнул в волоковое оконце. В этот день никто так и не появился. Перед самым наступлением темноты ещё раз совершил отчаянную вылазку за дровами, высыпал их и, обессиленный, рухнул на ложе, быстро провалившись в чуткий сон. Вторая ночь, которую Лемеш провёл в избушке, прислушиваясь к звукам за её стенами, была тревожной, и только горящие в очаге дрова бодрили и придавали уверенности. Днём он услышал голос и конское ржание, а потом дверь небольших сеней распахнулась, впустив холодные клубы морозного воздуха, и из белёсого тумана явилась та самая жена, что в бреду хлестала его по ланитам и тёрла снегом, повелевая не спать.
– Чую, тепло, и следы на снегу, ожил, значит, дровосек? – спросила жена с порога, явно довольная тем, что её невольный постоялец уже ходит. Движения сей, невысокого росту жены были проворны и точны. Сняв тулуп и толстый шерстяной плат, повесила их у двери и, пройдя к столу с тяжёлым оклунком, достала из него большую кринку и что-то, завёрнутое в полотенце. Внешне собой она была не то чтобы очень, на утицу походила, с чуть загнутым кверху носом и маленькими круглыми очами. Но эта обыкновенность как раз и обрадовала огнищанина.
– Там следы волчьи, много, поверх твоих, хозяйка… прости, не ведаю, как звать тебя, мою спасительницу… – начал растерянно-виновато огнищанин. Ему было неудобно, что своим спасением он обязан этой странной лесной жительнице, что доставил ей столько лишних хлопот в столь суровый час.
– Утицей меня кличут, а следы… так лес же, а не хозяйский двор, – тут и волки, и олени, и кабаны, мало ли кто живёт, это их дом, чего ж тут удивляться, – проговорила быстрым говорком жена. – А тебя как величать, дровосек?
– Лемеш я, огнищанин…
– У берега реки, у самого леса твоя землянка. Пока тащила тебя беспамятного в избушку, ты всё про хозяйство своё беспокоился, что корова не доена, а кони не кормлены, в бреду о том не раз сказывал. Вот я рано поутру и пошла хозяйство твоё выручать, жалко ведь животину. А обратно на санях твоих да коне буланом, как царица приехала, – шустро двигаясь по крохотной избушке и собирая кудели, чесала и прочие женские снарядья, без остановки говорила жена.
– Так ты, значит, в моей землянке ночевала, а я в твоей? – растеряно глядя на быструю жену, пробормотал огнищанин, ещё не осознав полностью того, что сообщала ему спасительница, живо собирающая пожитки.
– Ну, да, молочка вон привезла свеженького, и хлеб тоже твой, на припечке нашла. Сейчас поедим – и в дорогу.
– Так сейчас, я, мы… выходит… – Лемеш никак не мог сообразить.
– Едем мы сейчас, вечером нужно быть у твоей землянки, корову подоить, а вторая скоро должна телёночка принесть, нельзя её одну оставлять без пригляда, а у меня тут кроме волков да медведей никого, так они и сами прокормятся! – вдруг громко рассмеялась Утица.
