После еды она живо прибрала со стола, остановившись, поглядела, всё ли собрала и решительно подхватила с ложа овчинный тулуп и рукавицы своего невольного гостя. – Одевайся, мороз пока не отпускает, поехали!
Быстрая жена вынесла свои кудели, чесала, прялку и ещё чего-то в двух берестяных коробах, помогла Лемешу дошкандыбать до саней. Огнищанин успел заметить, как испуганно глядит и затравлено дёргается его Буланый, когда Утица подходит к нему, странно, чем может напугать крепкого коня небольшая жена? Хозяйка ещё раз сбегала в избушку и вынесла ту самую оленью шкуру, тщательно завернув в неё повреждённую ногу Лемеша. Он растерянно глядел на быстрые движения странной жены, и только, когда сани тронулись, понял, что не ошибся в своей догадке: при ясном свете дня было хорошо видно, что шкура была снята с животного, которому зверь перегрыз глотку и порвал загривок, потому что как раз эта часть шкуры при обмотке раненой ноги оказалась сверху. Неприятный холодок снова пробежал внутри.
Пока сани переваливались с бока на бок по лесным сугробам, петляя меж деревьев, огнищанину не раз казалось, что кто-то невидимый всё время следит за ними из лесной чащи. Полозья скрипели по снегу, конь бежал резво, будто старался поскорее покинуть заиндевевший лес, солнце сияло, отражаясь весёлыми искрами от белого полога, и Лемеш постепенно успокоился, списав ночные наваждения на свой горячечный бред.
В родной землянке Лемеш почувствовал себя увереннее, всё, что приключилось с ним в лесу, теперь казалось более сном, нежели былью. Только вот сломанная нога и лесная жительница по имени Утица, вносившая свои нехитрые пожитки в его землянку, были живым напоминанием минувших неприятностей.
Внеся оклунки и оставив дверь избушки открытой, чтоб было светло, лесная жена первым делом достала небольшой пучок кудели и принялась скатывать его своими быстрыми руками. Потом взяла ещё немного, и так же плотно, время от времени поплёвывая на ладони, стала накручивать на первый небольшой моточек, только в другую сторону. Оглядевшись и заприметив на лавке рубель, принялась быстро катать сей неприметный комок обратной стороной рубеля по лавке.
– Что за ворожба? – не удержался Лемеш, глядя на её странные движения.
– Никакая это не ворожба, просто огонь возжигаю, и только. В печи погас ведь, пока ездила за тобой да с животиной управлялась, ни одного живого уголька не осталось.
– Так возьми в моей сумке кремень и кресало да зажги трут, делов-то! – воскликнул озадаченный огнищанин.
– Я и без твоего кресала огонь добыть могу, – рекла жена, продолжая сноровисто катать жгут. – Это вы, мужи, с булатом более общаетесь, оттого и искры железом привычны высекать, а мы, жёны, с куделью да костромой дело имеем, и огонь у нас свой, женский. Да и не в ладу я с железом, часто то топор отскочит, то ножом порежусь. К тому ж, коли Макошь не уважишь, как по старым обычаям положено, то потом беда может быть жилищу! – вдруг строго молвила жена, как будто она была старше его лет на двадцать, хотя на взгляд ей было не более сорока. Вскоре запахло палёным и от крохотного свёртка кудели потянулся дымок. Жена перестала катать, ловко подхватила и подула на тлеющую кудель, раздувая искру, потом осторожно поднесла к горстке сухой соломы в зеве печи, подула ещё, появился крохотный язычок пламени, за ним другой и вскоре огонь полыхнул в печи живым волшебным цветком богини Макоши.
Принеся дров и высыпав их перед очагом, Утица затворила дверь, и избушка стала наполняться теплом и светом.
– А в лесу ты меня тоже женским огнём отогрела? – удивлённо спросил огнищанин, – но там ведь нет кудели…
– Как же нет? Да на каждом шагу, – лён, конопля, плакун-трава, репейник, лопух, лебеда, только отыскать надо. Возле тебя крапива рядом торчала сухая, из неё ведь знатная кудель получается. Даже из сосновых иголок, если их поварить, пряжу добыть можно. То всё нам, жёнам, богиней нашей открыто. Ну вот, теперь твой очаг не только божьим Семарглом храним будет, но и Макошью, а они покровительствуют семье да деткам! – молвила странная жена негромко, но значимо, и огнищанин вдруг почувствовал в глубине своей истерзанной горем души, что речёт она истину, и что в эти мгновения Макошь сплетает какой-то новый узелок его судьбы в причудливом узоре будущего. Они оба как-то притихли, стараясь понять, как простой древний ритуал возжигания огня Макоши отзовётся в последующей жизни. Потом Утица вспорхнула, как притаившаяся на миг птаха, и поспешила в землянку для скота, где должна была отелиться молодая корова, а это всегда хлопотно, когда в первый раз.
Вернулась она уже за полночь, чтобы взять нагретой воды и устало улыбнулась:
– Вот и началось действо огня Макоши, добрый телок появился, и корова в порядке, на радость хозяину! Она вылила воду из медного котла в деревянную корчагу, нежданно легко для своей небольшой стати подхватила её и вышла.
– Видал, росту малого, а крепка сия жена, – с удивлением отметил про себя огнищанин. – Отчего ж она одна в лесу живёт, отчего такую хозяйственную да ловкую никто замуж не взял?
– А скажи, хозяин, отчего у тебя в Красном углу меч стоит, ты же огнищанин, или раньше на княжеской службе был? – вечером, занимаясь своим прядением, спросила жена.
– Нет, на службе княжеской я не состоял, – ответил Лемеш, бросив взор на меч. – Только три лета тому напали на наши полуденные пределы печенеги. Дружина не успела ещё после тяжкого поражения в Итиле и Булгаре оправиться, да ещё часть добрых воев с воеводой Олегом в Моравию ушла. Вот и собирал князь Игорь всех, кто оружие мог в руках держать. Мне не на кого было худобу оставить, продал я её, оставил двух коней и купил себе этот меч, – кратко пояснил огнищанин, не умевший красно рассказывать, тем более о кровавой и грязной воинской работе.
– А ты что, раньше мечом володеть умел? – снова спросила любопытная по натуре Утица.
– Был у меня знакомец, да он и сейчас есть, который меня той премудрости в своё время обучал, вот под его рукой я с печенегами и сражался. После того, как удалось раз и другой воинам киевским накрыть стойбища кочевников и потрепать их крепко, запросили они мира, князь договор с ними заключил, а я к огнищанскому труду вернулся, – опять, не распространяясь, пояснил Лемеш, и они надолго замолчали, увлечённые каждый своим делом.
Благодаря заботе хозяйственной Утицы, Лемеш поправлялся быстро. Он уже начинал осторожно опираться на повреждённую ногу, но берёзового обклада пока не снимал. Быстрая жена из привезённой оленей шкуры сшила ему широкий меховой сапог, чтобы можно было одеть на лубок раненой ноги. В этом неказистом, но удобном и тёплом сапоге огнищанин всё чаще выходил на улицу, опираясь на вырезанную им сообразно росту и руке клюку.
Долгими зимними вечерами лесная жительница чесала и готовила кудель к пряже, сучила нить, наматывая её на веретено.
– Два зубчика на лопастке сломались, – посетовала она.
– Так и без сих зубцов кудель добре держится, – заметил Лемеш.
– Как ты не разумеешь, то ведь не просто зубцы, а дни седмицы. Тут ведь всё годовое коло прописано. А ну-ка, отгадай загадку, – лукаво прищурилась она: – Стоит дом в двенадцать окон, в каждом окне по четыре девицы, у каждой девицы по семи веретён, у каждого веретена своё имя!
