– Отчего ж так вышло? – вскинул светлую бровь княжеский посланник.
– Оттого что понадеялись на хазар, а у них слово с делом расходятся, как земля с небом. Мало того, что лес нам поставили не в сроки, так ещё и сырой, а на сушку времени нет! – красноречиво развёл руками Ольгерд.
– Кроме того скоб, крюков, гвоздей, прочей медной да железной оснастки тоже нет в достатке, – добавил Буривей.
– Вот-вот. А сколько тут до Семикова дня осталось? – спохватился он. – А наймиты-то хазарские тоже ушли, я с них слово взял, чтоб к Перунову дню тут были. А теперь что прикажешь делать? Так что, беда! – опять покачал головой варяжский темник. – Ну, ладно, – махнул он дланью, – пойдём, пристроим твоих людей, и за работу! И хазарам срочную весть передам, чтоб сбирали воев. А что Царьград открыт, про то я и сам тоже думал…
Уже ночью, лёжа на широкой лаве в низком срубе варяжского темника, Огнеяр, несмотря на долгий речно-морской переход и тяжкий день, никак не мог уснуть. Ольгерд с Буривеем давно похрапывали под мягкими бараньими шкурами, а бывший начальник охороны перебирал в думах всяческие события. Вспомнилась и последняя размолвка с князем Игорем, когда Ольгерд вернулся один, без Моравского князя Олега. Игорь рассвирепел, отчего-то обвинил в том изведывателей, а когда Огнеяр вступился за них, князь вспылил и того более: «Ты охоронец мой или соглядатай? Не терплю, когда за мной в каждую щёлку подсматривают. Преданность князю на поле боя мечом доказывают, а не вынюхиванием по углам…» Горячая эллинская кровь взыграла в Огнеяре.
– Коли так, княже, дозволь в дружину уйти!
– Иди! – отвечал, насупив брови, Игорь. – И заметь, это твоё решение, а я, супротив воли, удерживать не стану!
Так Огнеяр стал полутемником.
Отчего – то вспомнился рассказ матери, как отец впервые пришёл в Киев, и был он тогда ромейским изведывателем Дорасеосом. А потом встретил его мать, Дивооку, страстно влюбился, женился на ней и стал киянином Божедаром. Так с эллинского переводится Дорасеос. Только недолгим было счастье, убили отца ромеи, и он, Огнеяр, родился уже сиротой. Благо, воспреемником и наставником стал богатырь Руяр, Свентовидов воин с самого Руяна. Погиб наречённый отец после Хвалисского похода в Волжской Булгарии. «Теперь и я против ромеев иду, хотя во мне часть греческой крови, чудно как-то, – подумалось полутемнику. – Хотя я всегда чуял себя только русичем…»
Вспомнилось, как именно здесь готовились они к Хвалисскому походу, вспомнился сотник Гроза и его тяжкая история потери, обретения и безвозвратного расставания с родным братом и своей прежней возлюбленной в чужой стране. Смерть многих побратимов на обратном пути под стенами Итиля, и весть о гибели Руяра… Больше четверти века прошло, а прошлое восставало, как живое.
Лишь под утро Огнеяр забылся тяжким сном. Но предаться долгому отдыху не пришлось:
– Слушай, Огнеяр, мне вот что пришло! – тряс его за плечо Ольгерд. – Я над нашим положением всё это время голову ломал, и вот что придумал! – молвил варяжский темник севшему на лаве княжескому посланнику. – Для морских лодий леса у нас мало, и он сырой. А вот для однодревок в самый раз! Их ведь всё одно горячей водой распаривать надо, чтоб на нужную ширину развернуть.
– И оснастки они самой малой требуют, – со знанием дела подхватил Буривей.
– За отпущенное нам время не один десятков однодревок настругать можем! – всё больше вдохновлялся Ольгерд. – А оставшимися досками борта нарастим.
– Что ж, на безрыбье, как говорится, и рак рыба, – потянувшись всем своим мощным телом, молвил Огнеяр. И, глянув в небольшое оконце сруба, добавил: – Вот уже и заря утренняя красу свою в Боспор пролила. Пора за топоры браться!
– Вот, гляди, Огнеяр, сию красавицу я головной выбрал! Княжеская ладья! – старый мореход похлопал широкой дланью по свежеосмоленному боку морской ладьи, стоящей у причала.
– Отчего именно эту? – вопросил полутемник, окидывая взглядом четыре десятка уже спущенных на воду больших судов и около пяти сотен однодревок. – Они вроде все одинаковы…
– А ты мог бы из сорока добрых коней выбрать лучшего? – лукаво прищурился Буривей.
– Само собой, кони все разные, двух одинаковых нет.
– Так и лодьи все разные! – просиял тёплой радостью мореход. – Тут тебе и работа мастеров, и дерево живое, из которого ладья рубится. Я за долгую жизнь свою столько их перевидал, столько кормил дланями перечувствовал, и никогда двух одинаковых не встречал! Все они для меня живые, как для тебя лошади, так-то, полутемник!
– А отчего ты сию ладью княжеской назвал, ведь на ней, как я разумею, темник Ольгерд пойдёт? – спросил Огнеяр, продолжая оглядывать готовый к выходу Таврийский флот.
– Так это пока, а как соединимся с Киевской дружиной, то княжеской станет! – с гордостью молвил главный лодейщик.
– Постой! – повернулся к нему Огнеяр. – А как хазарские наймиты на однодревках пойдут, их же ранее мыслили на морских ладьях везти?
– О том мы с Ольгердом уже думали, – спокойно отвечал Буривей. – Часть гургенцев грести умеют, часть мы подучили, доходчиво поясняя, что от сего умения их жизни в море зависят, ну а уже самых неспособных на морские ладьи погрузим.
В это время подоспел озабоченный Ольгерд.
– Црез три дня выходить надо, а хазар до сих пор нет, союзнички хреновы! Я хазарским военачальникам сразу, как Огнеяр прибыл, передал, что сроки выхода сдвигаются, обещали быть вовремя. И никого нет, ни алан, ни гургенцев! Что делать?
– Три дня ещё есть, – пожал плечами невозмутимый Буривей. И Огнеяр согласился с ним.
Однако и через три дня хазарские воины не прибыли, пришла только весть, что они уже в пути и вот-вот будут.
Ольгерд ярился, Огнеяр предлагал выходить самим, когда наймиты, наконец, прибыли. В итоге, пока собирались-рядились, всё распределяли и грузили почти на ходу, Таврийский флот вышел из Корчева с опозданием на седмицу.
– Ничего, – успокаивал Буривей, – князь нас на Русалочьем мысу подождёт, взгреет, конечно, как следует, но то за дело. Потом взойдёт на свою княжескую ладью, и сердце его смягчится.
– Ни в Сурож, ни в Корсунь, никуда не заходим, идём прямиком на Русалочий мыс, – мрачно повелел Ольгерд главному мореходу, стоя на носу головной княжеской лодии.
Одесную и ошую от неё вышли быстрые однодревки дозорной сотни из опытных в морском деле варягов и нурман ватаги Ольгерда. Несколько морских лодий были под началом Огнеяра, за которым шли киевские и хазарские однодревки. Строптивых алан с их военачальником Абреком взял Ольгерд. Благо, дул попутный ветер, и Таврийский флот борзо плыл на заход, развернув паруса.
– За морские ветры да течения, темник, не беспокойся, у меня завсегда с ними согласие, – заверил Буривей. – А вот сухопутным людям рыбы нынче порадуются…
Значение слов старого морехода стало понятным только в открытом море. Пока шли вдоль Таврики, жители гор и степей, не бывавшие прежде в дальних морских походах, с великим интересом глядели на проплывающие мимо берега, малые грады и селения. Однако когда прошли мыс, который греки называют Форос Херсонесский, головная ладья Ольгерда отвернула от надёжного берега, где можно всегда укрыться в случае непогоды, и направилась прямо в бескрайнюю морскую даль. За ней потянулись остальные суда.
