Император Роман и его соправители, сидевшие в особой ложе как раз напротив места казни, по-разному реагировали на неожиданный поворот событий. Роман морщился, недовольный срывом порядка казни, и, поглядывая на сидящего неподалеку итальянского посланника, костерил константинопольского тагматарха всеми известными ему морскими ругательствами. Патриарх восклицал, что он был тысячу раз прав, когда говорил, что эти варвары сущие дьяволы, а Константин смотрел во все глаза на происходящее и восторженно шептал: «Воины, какие воины, мне бы несколько тысяч таких, я бы тогда…».
Наконец, воины тагмы, частью изрубив, а частью ранив пленных, крепче связали оставшихся бунтарей, и палачи снова приступили к своим обязанностям. Они ставили одних пленников на колени, клали их головы на плахи и обезглавливали одним ударом широколезвийных топоров, а других привязывали к почерневшим металлическим столбам и поджигали факелами кострище у их ног. Процесс казни вошёл в привычное русло. Потоки человеческой крови, вопли сжигаемых заживо, запах горящей человеческой плоти, – кажется всё шло, как всегда. Но сегодня толпа отчего-то не получила привычного удовольствия от зрелища, а среди крови осуждённых, пролитой на Бычьей площади, была в этот раз и кровь одного из палачей, и десятка воинов городской тагмы, и тех, кого обезумевшая от страха толпа затоптала, отхлынув, когда началась смертельная схватка скифов с воинами и палачами.
Казнь закончилась, толпа разошлась, а вместе с ней растеклись по городу тревожные пересуды об этих непонятных, хоть и поверженных, но отчего-то вселяющих страх северных скифах. Праздник как бы ещё продолжался, но уже угасал, оставив какой-то горький осадок. Ни жители Константинополиса, ни патрикий Феофан, ни сам император Роман Лакапин, придумавший, как хитростью одолеть пришедших за данью варваров не знали, что ужас перед ними не пройдёт ни завтра, ни через месяц. Что огонь, обрушенный на головы северных скифов, а потом разожжённый на форуме Быка, не погаснет, а будет разгораться всё жарче, перекинувшись на противоположную сторону Босфора, и дальше, охватывая всё новые фемы, и что победу над флотом пришельцев им, ромеям, ещё много раз придётся вспоминать с горечью и страхом, как Пиррову победу.
Вопреки ожиданиям, после столь ужасного поражения и показательной казни пленных, россы не убрались восвояси, не бежали в страхе, как то сделал бы на их месте иной противник, но исполнились ярости и принялись карать ромеев жестоко и беспощадно. Вначале запылали Хрисополь и Халкидон, находившиеся как раз напротив Царьграда, а потом и оба берега Босфора, и побережья Мраморного моря, над котором русы установили полный контроль, обосновавшись в удобном Никомидийском заливе.
Подоспевшие с полуночи воины Ольгерда с усердием принялись помогать князю.
Заполыхала и застонала земля Вифинская, за ней Пафлагонская. Задымились бесчисленные монастыри и церкви, усадьбы и виллы императорских военачальников и вельмож. Дорогой ценой платили ромеи за своё коварство и хитрость. Грозные северные варвары свирепствовали повсюду, сея смерть и разорение, очищая каморы, кладовые, алтари и сокровищницы и перетаскивая всё ценное в свои лодьи. Особую жестокость к жителям прибрежных градов и селений проявляли гургенские и аланские исмаилиты, а также иудеи, которые в людях другой веры видели своего злейшего врага, и потому карали и мучили их с особым изуверством, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков, пьянея от богатой добычи, запаха крови, вида мучений поверженных и собственной безнаказанности.
С полудня россы Игоря хозяйничали во всей Никомедийской стратигиде, включая её древнюю столицу Никомидию. Азиатская часть империи на всё лето погрузилась в пожары и разорения, морское сообщение с европейскими провинциями империи было парализовано. Константинополь и его предместья оказались под угрозой блокады как со стороны Понта Эвксинского, так и со Срединного моря; без полнокровного поступления товаров на торжища, эти соски вымени Золотой Коровы скукоживались и чахли.
Никомидия
Стоя на носу княжеской ладьи, князь Игорь огляделся вокруг. Длинный, с извивом, залив, обрамлённый горами да холмами, был так добротно защищён природой от буйных ветров и любых штормов, что словно самими богами был предназначен для убежища всяческих морских судов. По обеим сторонам залива виноградники, зелёные поля и оливковые рощи перемежались богатыми виллами важных особ и небольшими поселениями тех, кто на сих полях и виноградниках трудился, строил роскошные сооружения и мостил дороги, добывая для строительства камень в синеющих невдалеке горах. Очертания большого града и множественные причалы приближались с каждым взмахом вёсел. Воины, молча и сосредоточенно, готовились к схватке, так же, как прежде, будучи ещё огнищанами или рукомысленниками, готовились к привычному труду сбора урожая или выделки кож.
А в это время корабли и самые малые лодчонки, что тараканы от огня, разбегались по заливу, кто куда. Весть о подходе россов, которые никого не жалеют и жгут всё подряд, уже давно разнеслась по каждой улочке, но сейчас обрела плоть и кровь в виде угрюмых воинов на странных моноксилах, обвешанных по бортам красными щитами с изображениями быков, медведей, грифонов, волков и прочих зверей и птиц. И не верилось местным мореходам, что на столь утлых судёнышках можно ходить по морю. Но суровые варвары – вот они, в их родном заливе, зловеще и молча, двигаются по морской глади прямо к причалам Никомедии. С появлением россов уже не просто страх, зародившийся в сердцах жителей, но настоящий ужас овладел всеми, кто был на берегу и в самом городе. Но более всего он охватил воинов небольшого гарнизона. Ведь если кое-кто из жителей ещё мог скрыться в горах, то воины должны встретить врага оружием, они обязаны защищать город. Но воины знали, что все прочие гарнизоны по побережьям Босфора были легко уничтожены северными варварами.
– Скифы мстят за гибель своих соплеменников, а это значит, что никому пощады не будет, никому… – проговорил негромко никомидийский турматарх с посеребрёнными висками. Он оглянулся с тоской на стоящих подле друнгариев банд. Все пятеро были тут, но сегодня это не вселяло никакой надежды. В каждом банде от ста до ста пятидесяти воинов – это ничто против нескольких тысяч диких, разъярённых варваров.
– Может, нужно было объявить сбор всех жителей, кто только может держать в руках оружие? – проговорил молодой друнгарий банда, широкоплечий и крепкий, как родосский маяк.
– Чтобы увеличить число убитых? – в голосе опытного турматарха было столько безнадёжности, что более никто не задавал ему вопросов.
– Я видел этих людей, когда они стояли у Галаты в ожидании ответа нашего императора, они были совсем другими, там они показались мне любопытными и вполне миролюбивыми. Они даже не трогали селения в окрестностях, а наши купцы вели с ними торг, – растерянно проговорил один из посыльных, который дней двадцать тому вернулся из столицы, куда отвозил отчёты местных чиновников. – Теперь же это…, – он не находил слов.
– Теперь это наша смерть, – мрачно закончил за него городской военачальник.
Между тем, едва первые однодревки коснулись бортами обезлюдевших причалов, россы, подобно муравьям, высыпали на берег, и в замершем воздухе раздались звонкие удары боевых топоров, а сулицы и стрелы настигали первые жертвы, – смерть снова начинала свой сытный пир, длящийся уже более месяца по всему азиатскому побережью византийских владений.
