По толпе разодетых царьградцев прошло радостное оживление, когда они поняли, что подъехавший могучий седовласый воин на белом коне и есть сам архонт северных варваров. Полнотелый зашёлся долгой и подобострастной речью, восхваляя силу, мужество и величие славного архонта Руси. Но Ольг, казалось, вовсе тех речей не слышал. Он глядел внимательно на говорившего, как умеют глядеть волхвы, и говоривший как-то стал запинаться, услужливая и подобострастная улыбка начала сама собой сходить с его лика, и где-то в самых уголках очей мелькнула несколько раз тревога, а кожа стала бледнеть, будто кровь-руда отхлынула вначале от чела, а потом и от округлых ланит и даже от пухлых уст. Ольг перевёл такой же пронзительный взгляд на высокого грека. Потом оставил седло и, шагнув вперёд, молча уселся за стол, уставленный великолепными яствами. Сделав широкий жест, князь впервые за встречу с притихшими ромеями, произнёс:
– Садись, грек! – Пухлый византиец с седыми висками дёрнулся, его лик побелел ещё более. – И ты садись! – Тем же повелительным тоном велел князь высокому. Пухлый, с трудом шевеля одеревеневшим языком, начал лепетать, что он не ровня великому архонту россов, что он просто гражданин этого города, который хочет сохранить его, а также жизни россов, которые… в случае штурма…
– Садись! – уже совсем тихо, но угрожающе молвил Ольг, не сводя с грека своего ставшего тяжёлым, как свинцовые оковы, взгляда. – Ты не гражданин, а изведыватель, или трапезит по-вашему, и мысли свои ты добре скрывать обучен, но не передо мной. Не хочешь со мной пищи вашей вкусить?
– Нет, нет, пресветлый князь Руси, не по чину мне, не положено…
– Как не по чину, коли я, князь Киевский, предлагаю тебе разделить со мной вашу добрую ромейскую еду? Или обидеть меня хочешь отказом?
Страх и отчаяние отразились на побледневшем лике грека, он обессилено опустил в дорогое походное креслое своё большое тело и тут же схватился за сердце, растирая его десницей.
– Не хитри, сердце у тебя в порядке, – так же негромко молвил князь, – давай, как у нас рекут, ешь со мной, пей со мной… – Ольг не успел договорить. Широкое лезвие ножа в руке грека взметнулось из-за пазухи, которую он так усиленно только что растирал, но молниеносный удар пудового кулака возникшего рядом Руяра будто гвоздём прибил полнотелого к земле, сломав попутно кресло, на котором тот сидел. Смерть грека была быстрой и лёгкой, – душа вмиг покинула его рыхлое тело.
Двое охоронцев, что стояли подле вторго грека, споро закрутили ему руки и уложили челом на стол, но он вдруг захрипел и, пару раз дёрнувшись, враз обмяк всем своим сильным телом. Охоронцы приподняли его, очи высокого были закрыты, только у рта пузырилась пена.
– Всё, готов, успел в последний миг кусок снеди в рот засунуть, – с сожалением молвил охоронец, приподнимая одно веко высокого.
Руяр осторожно подобрал широкий метательный клинок полнотелого.
– Отравлен может быть, за лезвие брать опасно, – предупредил богатырь своего помощника, который протянул руку за клинком. – Потому я сразу ударил.
Ерофеич в это время обшаривал одежду третьего грека, которого уже уложил наземь нежданно явившийся из толпы перепуганных византийцев молодой и быстрый изведыватель Хорь, почему-то одетый в арабское платье. Слетевшая при схватке чалма обнажила его бритый череп, но без привычного воинского осередца.
Остальные охоронцы быстро и слаженно встали живым частоколом между византийцами и князем.
– Только что Хорь из града вслед за этими выскользнул, – Ерофеич кивнул на оторопевших греков, – и весть от Береста принёс про то, что греки тебя ядом извести решили. А ты, княже, откуда узнал, что еда отравлена? – удивлённо глянул на Ольга изведыватель, после того как ловко извлёк из одежды поверженного тонкий, совсем незаметный стилет.
– Не ведал я, почувствовал просто, а потом в очах грека, и в том, как он на еду глядел, прочёл.
– Княже, этих, – начальник охороны кивнул на онемевших от произошедшего разодетых греков, – тоже есть заставить?
Ольг помедлил с ответом, глянул на перепуганных греков, потом на того, с одним полуоткрытым, уже остекленевшим оком, и наконец молвил как всегда негромко, но веско:
– Остальные, скорее всего, про отравленные яства не ведали. Посему велите им ворочаться, да передать своим василевсам, что придётся нам град их с землёю сравнять, как окрестные монастыри, церкви и лавки, а суда сжечь в прах, ибо кроме лжи и коварства ничего в сём граде не осталось. Коли б по правде жили, не пришли бы мы к вам, у нас и своих дел невпроворот. – Ерофеич громким голосом перевёл слова князя византийцам, и те, понукаемые воинами, двинулись к воротам.
– Ерофеич, вели им, пусть яства свои отравленные с собой заберут, а то собаки поедят и сдохнут, а собак жалко, они ведь не разумеют коварства визанского, – добавил архонт русов. – У того крепкого молодца узнайте, кто их послал и как зовут его сотоварища, – князь кивнул на лежащего около опрокинутого походного кресла тучного грека.
– Евстафий его зовут, княже, – молвил Хорь, проверяя, крепко ли скручены за спиной руки третьего ромея, – он из церковных трапезитов, нашего Береста выследил и схватить велел своим синодикам.
– А как ты узнал, что в толпе греков есть третий трапезит? – приподнял бровь Ольг.
– Он в термах за мной по приказу Евстафия шёл, да я улизнул. А тут гляжу – он самый, я и не стал ждать, чтобы он чего сотворил, решил стреножить.
– С Берестом что? – с тревогой спросил князь.
– Ранен, но он крепкий, должен выкарабкаться из лап Мары. Я его в надёжном месте оставил, поскорей забрать надо.
– Выходит, одних императорских трапезитов им недостаёт, видали, братья изведыватели, как вас ромеи-то боятся, уж и церковных своих собратьев подтянули, тех, что самого бога ихнего помощь иметь должны! – проговорил князь с задоринкой в зелёных очах, глядя на верных изведывателей и охоронцев.
– Наши боги посильней Царьградского будут, – молвил неожиданно появившийся волхв Велесдар, – ибо равно всем покровительствуют. А коли у императора своя тайная служба, у патриарха своя, а люди отдельно, то нет там доверия и согласия, – продолжил волхв, обращаясь к стоящим подле охоронцам и изведывателям.
– Какое там согласие? Вроде одна стая, а так и норовят ближнего своего куснуть, как только зазевается, а ещё краше в глотку вцепиться и загрызть насмерть, – вздохнул Хорь. – Мне Берест порассказал про их жизнь, да и сам кое-что успел заметить. Одно скажу, совсем другие сии ромеи, нежели мы, русы, не дайте, боги светлые, нам такой жизни когда-либо! В богатстве большом живут, а в мерзости ещё большей, – в очах молодого изведывателя мелькнуло отвращение.
– Что в граде-то творится, как визанцы, рады нашему приходу? – спросил Ольг.
– Ещё как, княже! Они-то сами привычны ворога хитростью и коварством одолевать. Своих воинов в чужие земли опять же отправлять, а тут вдруг раз, – и сам их стольный град в осаде! Среди духовенства ихнего вообще паника, патриарх вещает, что в твоём облике их пришёл покарать за грехи сам святой Димитрий.
