Это была маленькая хитрость Аскольда. Когда вчера к нему пожаловал помощник римского легата по имени Отто и сообщил, что преподобный отец Энгельштайн желает встретиться с собратом по христианской вере, дабы передать князю россов благословение Понтифика и ценный подарок по случаю входа россов в священное лоно христовой церкви, он нарочно пригласил гостей на это время, желая посмотреть, как поведут себя единоверцы, у которых, как он уже понял, между собой не совсем братские отношения.
Папский посланник в тёмном готическом плаще, прикрывающем белую римскую рубашку – альбу, вошёл мягкими, как у спальника Зиги, шагами. Голова его, прикрытая небольшой странной шапочкой, неизвестно как державшейся на некогда тёмных, а ныне почти сплошь седых волосах, была скромно опущена долу. Лицо чисто выбрито. Лишь иногда он вскидывал внимательные очи, и тогда его цепкий взгляд мгновенно охватывал весь облик, а может и душу собеседника. Золотой крест на цепи украшал грудь, а в руках матово поблёскивали дорогие чётки. Несмотря на свой уже немолодой возраст, легат был сухощав и подвижен, особенно в сравнении с византийскими священнослужителями. Подойдя к столу, перед тем как сесть на предложенное ему место Энгельштайн ещё раз быстро осенил себя крестом и произнёс таким же мягким, как шаг, голосом.
– Я счастлив от лица Святейшего Понтифика Римского приветствовать тебя, о могущественный володетель страны Росс, покрытый многими победами князь Аскольд. – Он обернулся назад, сделал знак десницей, и в палату вошёл плотного сложения монах с небольшим ларцом в руках, – со вступлением на светлый путь истинной Христовой веры… – При этом чуткое ухо Певца уловило, что слово «истинной» легат произнёс с некоторым нажимом, а византийские священники при этом многозначительно переглянулись меж собой… – В память об этом великом событии Понтифик передаёт тебе сей крест и энколпион с частичкой мощей святого Константина, что будут оберегать тебя от всех врагов и напастей. – Энгельштайн извлёк из предупредительно открытого ларца упомянутый энколпион из чёрного дерева и великолепнейший крест, переливающийся драгоценными камнями и золотом.
Лик митрополита Михаила помрачнел, он то и дело бросал недобрые взгляды на римского посланника, но продолжал хранить достойное его сану молчание. Когда легат с помощником заняли место за столом, трапеза продолжилась, но ощущение натянутой тетивы, готовой вот-вот передать свою силу калёной стреле, не покидало присутствующих.
«Ага, выходит, нет меж вами согласия, как меж нашими ярлами и конунгами, – размышлял про себя Скальд, глядя на мечущих друг в друга недобрые взоры «собратьев по вере». А значит, на вашей вражде можно кое-что заработать. Правда, придётся снова ходить по лезвию клинка меж двух больших огней, но мне к этому не привыкать, а от двух огней тепла больше, чем от одного».
Скальд снова поймал на себе быстрый, но цепкий взгляд папского легата.
«Сколько прошло времени после того, как наши пути пересеклись здесь, в Киеве? Хитрый отец Энгельштайн с помощниками тоже сбежал в Киев после неудачной попытки устранения новгородского князя Ререга и постарался приблизиться к Диросу, чтобы укрепить свою церковь в Киеве. Но меня совсем не устраивал кто-то ещё, кто мог оказать влияние на князя, пришлось тихо, но веско дать понять Энгельштайну, что ему лучше из Киева удалиться. Он осел у древлян в Искоростени. Тогда я был воеводой, а он обычным пастором. Теперь я князь, а он епископ, да ещё и легат могущественного Папы, чья власть простирается почти на всю Европу. Вот в этом качестве он мне пригодится».
Глава шестая
Окружное послание
Лета 879, Константинополь
Патриарх любил работать в библиотеке. Всякий высокий гость – а сюда допускались только избранные – вошедший в это просторное помещение с несколькими большими окнами, сразу понимал, что попал в необычное место. Вдоль толстых каменных стен, не пропускавших ни зимний холод, ни летний зной, рядами, на высоту человеческого роста, стояли деревянные полки, а на них располагались многочисленные свитки кож и папирусов, кодексов и фолиантов, содержащих юридические законы, молитвы, сочинения известных философов. В этой библиотеке, частью собранной им самим ещё со времён, когда он занимал должность протоасикрита, Фотий по давней привычке обдумывал и записывал важные мысли, распоряжения и церковные уставы. Для него это были не просто свитки и пергаменты, а настоящие сокровища, наполненные голосами древних поэтов и мыслителей, историков и астрономов.
Запах кедрового масла, которым были пропитаны обложки сшитых кожаных страниц книг, предохраняющего рукописи от повреждения насекомыми, был для него столь же приятен, как для заядлого кутилы запах доброго вина и свеже зажаренного мяса. Фотий не только изучал труды, но и составил мировивлион – подробное описание 280 прочитанных им книг. Список этого мировивлиона он отправил брату Тарасию перед своим посольским визитом в арабский халифат.
Этот запах кедрового масла и шуршание пергаментов переносят в мир мудрости и почти волшебного всесилия. Они дают ощущение не просто власти патриарха или даже императора, нет, это особая высшая власть знания над невежеством! – Фотий ходил вдоль полок, иногда останавливаясь, задумчиво перебирал кожаные свитки, осторожно касался хрупких манускриптов из папируса, трогал обложки лубяных книг. Слово «либер» и произошло от «луб», «лубяной» – самого распространённого материала древности, в том числе и для письма.
Сколько было трудностей в непростой жизни патриарха, взлётов и падений, но он всегда выходил победителем. Хотя случались вовсе страшные моменты, когда он потерял всё, голодал и страдал болезнями, и никто не смел помочь ему даже куском хлеба или лекарством. Другой бы сто раз опустился и стократ умер, а он только приобрёл серебро в некогда смоляных кудрях да пошатнувшееся здоровье. Знания всегда спасали его – в спорах, в месте на кафедре, в отстаивании своих и церковных прав. Вот и сейчас, благодаря знаниям, император Василий Македонянин вызвал его, Фотия, в Константинополь, чтобы он учил детей василевса, – Льва, Александра и Стефана. А после смерти извечного соперника Игнатия удалось во второй раз занять патриарший престол.
Сейчас здесь, в своей волшебной обители, он, Фотий, готовит Окружное послание епископам и вспоминает свой нелёгкий путь патриаршества.
Замечательная память, отточенная незримой борьбой с Римом и интригами внутри церкви и императорского двора, память, укреплённая годами преподавания, способная запоминать тексты священных писаний и изысканий философов, легко переносила в прошлое.
Картины так ярко вставали пред внутренним взором, как будто и не минуло двадцати лет со времени его первого стремительного восхождения на патриарший престол. Сторонники смещённого доместиком Вардой патриарха Игнатия называли его выскочкой из-за того, что впервые патриархом стал человек, который даже не был до этого священником. В течение нескольких дней Фотий прошёл все ступени церковной иерархии – от диакона до епископа. Взбешённый этим Игнатий решился на отчаянный шаг – написал жалобу Папе Римскому Николаю I.
Папа прислал своих легатов, чтобы они разобрались на месте и объявили назначение Фотия незаконным. Но теперь высшее духовенство Константинополя посчитало себя оскорблённым, потому что не признавало себя и всю Восточную христианскую церковь подчинёнными Риму. Епископы так надавили на Игнатия, что он вынужден был подписать отречение от патриаршего престола.
