Когда Ольг закончил работу и отошёл взглянуть на то, что у него вышло, птицы уже пропели свои приветственные песни Хорсу. Руна Аильм в виде равностороннего креста серела на камне и поблёскивала свежими отколами в лучах восходящего солнца. Знак и его суть слились в сей волшебный миг, и оттого внутри разлилась приятная тёплая истома.
– Ладно у тебя получилось, братец, выходит, не забыл, как молоток и зубило в руках держать, – неожиданно послышался за спиной голос сестры. Повернувшись, Ольг увидел Ефанду с четырёхлетним Ингардом. Держа сына за руку, она подошла своим мягким шагом и коснулась чуткими перстами свежевысеченной руны. Лик сестры отрешился, и вся она как бы слилась с древним знаком, видя в нём нечто далёкое и потаённое.
– Дядька Ольг, а зачем ты по камню стучишь? – спросил малец, не понимая, отчего мать разбудила его так рано и привела на этот холм.
– Это, Ингар, наша древняя руна.
– У мамы в мешочке есть такая же, – юный княжич вспомнил деревянные кружки, которые мать бережно доставала из своего таинственного мешочка и иногда даже позволяла поиграть с ними, поэтому некоторые из них он уже знал. – Это же солнышко, зачем оно тут? – Продолжал любопытствовать малец, пока мать беседовала с кем-то невидимым, едва шевеля устами.
– Сии руны людям дал бог Огма по прозвищу Медоустый из клана сыновей богини Дану, чтобы люди лепше разумели себя и те силы, что вокруг сущие, зримые и особенно незримые. Всё в мире нашем связано меж собою, сынок, как эти узоры, что мама твоя вышивает, где нет ни начала, ни конца, где всё едино и неделимо, – Ольг показал племяннику на обержную вышивку его рубахи. – Связана с богами и руна, которую я высек. Из деревьев ей соответствует вяз, гляди, вот он растёт подле холма, какой он огромный и величественный, как он выше других устремляется к небу, поэтому он и означает руну солнца.
– Так разве дедушка и прабабушка, что тут лежат, могут видеть солнце, они же глубоко? – недоверчиво поглядел на дядьку малец.
– Сей знак призовёт солнечных эльфов, и они будут охранять могильный холм, – тихо, чтобы не мешать сестре, молвил Ольг, глядя то на символ, то на живое его воплощение – растущее у подножья холма гордое древо.
– А тебе откуда сие ведомо? – глядя на дядю большими детскими очами, вопрошал юный княжич.
– От тех, кто лежит под сим камнем, наших с твоей мамой отца и бабушки, а твоих дедушки и прабабушки.
Ефанда, открыв очи и постепенно возвращаясь сознанием в явь, тоже включилась в разговор с сыном.
– Руна «аильм», сынок, это ещё и знак расторгнутого ума, способного видеть дальше и шире прочих, а также олицетворение божественной силы, в которой нуждается человек, чтобы возвыситься над превратностями судьбы и обрести способность восстанавливаться, подобно вязу, пускающему новые побеги из старых корней даже в том случае, если его срубят…
Видно было, что малец мало уразумел мудрёные слова, поэтому Ольг объяснил ему проще.
– Сей солнечный знак, Ингард, соединяет живых и мёртвых, значит, где бы мы ни были, будем связаны с теми, кто лежит под этим камнем, сможем поговорить и испросить совета, как только что твоя мама делала, уразумел?..
От осознания этого у самого князя появилось некое ощущение надёжности и защищённости. Он собрал в тряпицу свои зубила и молоток и, в последний раз прошептав слова прощания, поклонился могильному холму, сестра с племянником проделали то же самое. Они вместе стали спускаться к подножью холма, где их дожидались верные охоронцы.
Глава одиннадцатая
Последнее бегство Певца
Лета 881, Киев
Две добротные новгородские лодьи причалили к киевской торговой пристани. На борт ступили сборщики подати. Старший велел пожилому круглолицему работнику:
– Хозяина своего зови. – И вперив в новгородца пристальный недоверчивый взгляд, спросил: – Крещёный будет ваш купец, али нет?
– А нешто от того пошлина зависит? – Приподнял вопросительно брови пожилой.
– Само собой, – важно молвил сборщик, внимательно оглядывая лодью, – коли христианин, брат по вере, значит, – одна плата, а язычник – совсем другая!
– Дак ты, добрый человек, и запиши в свои хартии, что мы твои братья по вере, – хитро подмигнув пожилому, быстро заговорил, вступая в разговор низкорослый новгородец помоложе. – Небо-то одно над нами, и Непра одна на всех, и Земля-мать, чего ж делиться-то? Откуда кому знать, во что человек верит, в Христа, Одина или Перуна…
– То распознать просто. Скажем, где у вас на лодье святой угол с ликом Христовым, Сион где? И есть ли на вас кресты? – С торжествующей лукавинкой в очах спросил сборщик.
Спустившись в поднастильное помещение лодьи, кияне узрели могучего беловолосого купца в дорогой шелковой рубахе и льняных портах, лежащим на походном ложе, устланном шкурами. Окинув сборщиков внимательным взором, купец приподнялся с видимым усилием и молвил:
– Желал я сам предстать перед князем славного града Киева и вручить ему дары от купечества Новгородского, да занедужил третьего дня, слабость и ломота в теле одолевают, не могу пока повеления купцов наших исполнить. Так что передай князю киевскому, как только одолею хворь, сразу к нему с дарами пожалую. А вы уж плату за те дары не берите, не для торга они предназначены…
Молчаливый крепкого сложения помощник купца, ловко переходя меж тюками с товаром, провёл киян к носу лодьи, где в резном ларе, отделанном тиснёной берестой и скреплённом медными полосами, находились те самые дары – знаменитые «глазки», изделия новгородских стеклодувов.
Старший из сборщиков восхищённо покачал головой:
– Вишь ты, какие глазки, да их тут!.. А ведь каждый стоит-то…
– Крыга! – Окликнул его с пристани другой сборщик. – Там четыре лодьи пристали с варягами, рекут, в Царьград на службу к Василевсу направляются, товара у них нет, только припасы съестные да оружие, чего с них брать-то?
– Да чего ты с сих воев возьмёшь, они ведь не со службы, а на службу, добра ещё не надбали, возьми проходные, а десятину с товара, коль его нет, как возьмёшь? – вздохнул с сожалением Крыга. Он опять вернулся к купцу. – Как ты с такими дарами в дальнюю-то дорогу отправился, а коль лихие люди в пути встретят, рисково это, – молвил сборщик, с сомнением глядя на не слишком могучих охранников новгородского гостя.
– Про дары на моей лодье никто и не ведает, а товар у меня простой, – воск северный, железо болотное, сёмга вяленая. Не серебро или паволоки дорогие везём, с чего многочисленной охороне-то платить? – Рассудительно ответил купец и бессильно откинулся на своём ложе.
* * *
– Так речёшь, дары в самом деле княжеские? – Спросил киевский князь Аскольд у стоящего перед ним старшего сборщика проходной и товарной пошлины.
– Богатые дары, столько «глазков» сразу, и таких крупных я прежде не видывал! – восхищённо молвил Крыга.
