– Да, Святейший, мы уразумели, но Божедар ещё слаб после ранения, да и я на обратном пути претерпел от разбойников, если бы для отдыха… – на правах старшего начал Устойчивый.
– В монастыре и отдохнёте, – прервал полнотелого начальник и перевёл взгляд на златовласого. – За верное служение делу церкви, по ходатайству митрополита Сирина, за защиту наших людей от местных варваров в Киеве и для восстановления здоровья раб божий Доресеос премируется денежной выплатой. Получишь у дохиарха, – закончил Панфилос и повернулся к трапезитам спиной, давая понять, что они свободны.
Десять монахов под началом Устойчивого и Божедара жили в отдельной части монастыря, отгороженной каменной изгородью выше человеческого роста. В изгороди была калитка из плотных досок, через которую можно было пройти в другую часть монастырского двора, но монахи пользовались этой калиткой только для посещения трапезной монастыря и присутствия на утренней и вечерней молитвах. В этих случаях они набрасывали на себя монашеское одеяние. С разрешения преподавателей они могли выходить за пределы обители. В одеянии северных варваров часто бывали на Торговом дворе, где прислушивались к разговорам купцов и их работников, прибывших из Руси, а вечером после ужина рассказывали Устойчивому и Божедару о том, что удалось узнать.
Дорасеос, как и подобает тайному служителю, был спокоен и внимателен, однако каждый день после возвращения из Киева теперь тянулся необычайно долго. Не признаваясь себе в горячем желании снова увидеть несравненную богиню Дивооку-Артемиду, он не позволял себе беседовать с ней даже в своём воображении, зная, что это опасно и в те мгновения, когда, кажется, тебя никто не видит и не слышит. Чтобы запретный образ не заполонил мысли, он старался изо всех сил: был строг с учениками и сам прилежен в обучении. Однако время не шло, а тянулось до гнусности, до пыточной медлительности долго, – проходили недели и месяцы, нестерпимые, как жажда в полуденный зной, а его никуда не посылали. Как-то Устойчивый и ещё трое учеников были вызваны к Панфилосу и вскоре покинули обитель. Божедар не спрашивал Устойчивого ни о чём, так издавна было заведено в их ремесле, но каким-то обострённым чутьём понял, что они отправляются ТУДА. Ему было почти физически больно, но он не проронил ни слова.
Лета 6390 (882), Киев
Помощник начальника теремной стражи прошёл к князю и что-то негромко молвил, склонившись так, чтобы не слышали остальные, сидевшие за широким дубовым столом. Ольг, занятый разговором с темниками, сначала согласно кивнул на слова охоронца, а потом с удивлением обернулся к нему:
– Как ты сказал, чей сын?
Сидевшие за столом смолкли и, вслед за Ольгом, повернули головы к вошедшему охоронцу.
– Твой, княже… – повторил помощник начальника теремной стражи, замявшись под пристальными взорами. – Так он сам речёт…
В нависшей тишине Ольг поглядел на столешницу перед собой, потом окинул своих военачальников, не пронзительным, как обычно, а словно бы вопрошающим взором. Темники впервые узрели всегда собранного князя несколько растерянным.
* * *
Младший сын Велины был плодом её любви и мести непокорному воеводе Ольгу. Она не была уверена, что зачала именно от него в ту единственную их горячую, как пожарище, ночь. Но так хотелось верить, особенно когда прознала, что Ольг-таки стал князем. Кто ведал тогда, в далёкой юности, что этот простак и бессребреник Ольг, глядевший на неё, Велину, очарованным взором, займёт Новгородский трон, а её отринет? Всё случилось, как она хотела и страстно мечтала, но… без неё! От этого и вовсе худо становилось на душе, хотелось выть от злобы и бессилия. А он ещё, словно в отместку ей, даже не женился, хотя не пастор и обета безбрачия не давал. Она так стремилась стать княгиней, что вышла за Вадима, а потом подталкивала мужа к мысли, что трон Гостомысла должен быть непременно его, а не этого разбойника-лиходея из Вагрии Рарога. После гибели своего мужа Вадима Храброго она пыталась отравить Рарога, чтобы Ольг стал князем и женился на ней. Но… всё обернулось иначе. Ольг со своей сестрицей, проклятой лесной колдуньей Ефандой, спасли ненавистного Рарога, а её отправили в ссылку в Изборск, к родителям. Конечно, она не бедствовала, отец, богатый купец, после гибели Вадима прихватил всё его имущество, но никакие блага телесные не дают покоя душевного. Может, даже, коли б жила в нужде и ежедневно была занята трудом, чтобы прокормить себя и двух детей, было бы легче позабыть обиды… А так, в тёплом кубле и достатке, она вскармливала и холила свою будущую расплату и месть.
Вся боль, вся несостоявшаяся любовь и безмерная обида изливались на младшего сына, намеренно названного Олегом, хотя крещён он был Александром.
Она по-своему любила его, заботливо пестовала, находила ему лучших учителей, как в деле воинском, так и в языках, науках разных, счёте и письме.
Старший сын Велины, Андрей, ревниво относился к такой заботе матери о младшем брате, считая себя обделённым материнской любовью, и часто между погодками вспыхивали свары, переходящие порой в жестокую драку с шишками, синяками и разбитыми носами.
Впервые о том, что он не сын Вадима, Олег узнал от брата, который случайно подслушал разговор деда и бабки. Лет тогда ему было двенадцать, он крепко обиделся и поколотил брата. Мать первый раз убедила его, что это неправда, что Андрей не так понял бабушку и деда, что это он просто назло придумал, и отец у них один – Вадим Хоробрый, внук самого князя Гостомысла, а они, стало быть, его правнуки, и оба княжеской крови, а потому более драться меж собою не должны. После того Олег стал прислушиваться к тайным разговорам, желая сам разобраться, что в тех речах правда, а что ложь. Потому, когда в один из ярых весенних дней мать наедине завела разговор о том, что отец его всё-таки не Вадим Хоробрый, а сам Ольг, князь Новгородской, а теперь и Киевской Руси, он не удивился и воспринял слова матери молча. Она долго рекла про то, как несправедливо поступил воевода, бросив её несчастную с детьми, жаловалась, что он её не желает знать и вестей никаких за эти годы не подал. Однако сына своего он, как отец, обязан воспринять и заботиться о нём, ибо не место княжичу прозябать в дыре Изборской. Мать плакала и жаловалась, но Олега-младшего отчего-то это мало тронуло, поскольку он привык к её постоянным сетованиям. Кто знает, чем бы всё закончилось и когда, ежели б не случай.
В тот день у Олега был добрый настрой, он ощущал себя как-то особо бодро. Когда погнали на реку купать коней, он в запальчивой скачке обогнал Андрея, отчего тот разозлился и спихнул Олега в воду. Олег не только был годом младше, но и телом пошёл в мать – гибок и невысок ростом, а Андрей, напротив, был по-отцовски высок и крепок, что молодой дубок. Однако по упорству и стойкости в драке младший нисколько не уступал старшему, хотя и был им нередко бит. К тому же в последнее время Олег с особым усердием занимался с Клаусом, служившим ещё Людовику Первому, борьбой и схватками с оружием. Потому тут же, едва вскочив на ноги, стоя по колено в воде, быстро захватил двумя руками стопу Андрея и закрутил её так, что старший завопил от боли и, не удержавшись на конской спине, полетел в реку. Через мгновение он вынырнул и, рыча от ярости, набросился на младшего брата. Отчаянно сцепившись, как молодые волки, они несколько раз падали в воду и, наверное, утопили бы друг друга, если бы не дядька Клаус, который подоспел к месту злой схватки. Старый воин с трудом разнял дерущихся, измазанных илом и кровью братьев. Олег едва дышал, стоя на четвереньках, с трудом отплёвываясь и откашливаясь от попавшей в лёгкие воды.
