– Нет у меня родных, – отвечал Божедар. – Мать не помню, отец охоронцем был, погиб в войне с арабами, а меня малого в монастырь отдали… А теперь я снял крест, хочу быть одной веры с вами. Особенно после того, как с Дивоокой по огню ходил в Купальский праздник…
– Молодец, сынок, – приобнял Кулиш будущего зятя. А насчёт родичей не переживай, мы соседей позовём, помолвку перед миром объявим, чтоб все знали – Кулиш дочерь мужу достойному отдаёт! Ну, давай ещё по одной! – счастливый отец бережно налил в крохотные чарочки и медленно выпил, разделяя и смакуя каждый глоток.
Уже с осторожностью осушил воин свою крохотную чарочку, ожидая с некоторым опасением, что же произойдёт с ним теперь. Всё повторилось, только теперь ясная сила не ограничилась его телом, а легко полилась сквозь пальцы и, кажется, самую кожу, будто пробивая засорившиеся тонкие канальца, что изначально связуют каждого человека с окружающими его людьми, деревьями, зверями и птицами. И снова сия ясная сила была почти звенящей от радостной чистоты и молодости. Божедар по-новому ощутил отца Дивооки, почувствовал так явственно его состояние, его тёплую заботу о нём, Божедаре, как о близком человеке, его радостные мысли о дочери. Снова это было необычное, не испытанное раньше состояние, дарованное загадочным древним напитком этих удивительных, совершенно не понятных его соотечественникам людей.
Они просидели с Кулишом до первых петухов, спать вовсе не хотелось, а после божественной сурьи да любви обретённой сил у Божедара было немеряно.
А в небольшой светлице так же до самого утра не смыкала очей растревоженная мыслями и чувствами Дивоока.
На рассвете Кулиш проводил гостя на службу, выведя его к той самой улице и к тому мосточку, откуда начался его путь сюда. Они крепко обнялись, и муж, заглянув в очи воину, молвил, не то утвердительно, не то с вопросом:
– Ты не обидишь мою дочерь, сынок…
* * *
Целую седмицу, едва только Божедар возвращался со службы, они не расставались друг с другом, светясь изнутри так, что вокруг распространялось это невидимое нечто, которое и называется счастьем, ладом или любовью. Окрестности Киева, и укромные берега Непры, каждая тропинка в лесу и стожок на лугу казались необычайно уютными и добрыми.
– Как лепо ты на словенском теперь речёшь, видать, долго с нашими купцами по странам дальним хаживал? – спросила девица, касаясь тонкой, но сильной дланью, привыкшей к разной работе, золотых волос Божедара.
– Да, любимая, хаживал, только краше тебя нигде не сыскал, – он нежно поцеловал её ловкие пальцы.
– А поведаешь мне про страны дальние?
– Позже, сегодня я хочу видеть и слышать только тебя, моя Богиня.
* * *
Однажды они забрели на берег речушки с тихой заводью, где среди дерев узрели некое строение.
– Это храм Ярилы, – тихо прошептала дева.
Держась за руки, они вошли в простую рубленую хоромину, где пахло травами. Посредине у некоего каменного ложа находился небольшой очаг, а над огнищем сквозь отверстие в шатровой крыше проникал свет.
– Гляжу, не зря вас Ярило сюда привёл, – раздался сзади сильный голос. Оглянувшись, узрели мужа с длинными волосами, схваченными берестяным очельем, одетого в волховское одеяние и держащего в руке посох из светлого дерева.
– Ярило, это как у нас в Греции когда-то Эрос? – Спросил Божедар жреца.
– Не совсем так, – неспешно ответил служитель. – Ярило не просто Бог любви, но Бог созидания, вернее сила, включающая эту созидающую ипостась Рода. А когда Род нуждается в защите, сия мощь передаётся воину и зовётся «ярой силой», которая делает воина столь сильным и быстрым, что он с голой грудью может идти на врагов, закованных в железо и легко побеждать их, ускользая от смертельных ударов.
– Мудрёно, отче, – несколько расстроенно отвечал Божедар.
– Отчего ж мудрёно, коли вы с суженой уже с силой божеской через главное – Любовь – соединились, я-то сразу вижу, в ком огонь Ярилы возгорелся.
– Так мы огнём Купальским повенчаны, ещё два лета тому, – зардевшись ланитами молвила дева.
– Купала священным огнём связал ваши души, – молвил жрец, услышав краткий рассказ о первой встрече молодых на празднике, – с того самого часа разделить вас уже никто не сможет, ни в Яви, ни в Нави.
– Тогда нам, наверное, нужно пройти какой-то ритуал, ну, как это, ага вспомнил, – обряд!
– Непременно, ведь обряд – это не просто символ, это врата перехода. Ведь даже ложась спать, мы уже не проснёмся никогда во вчера, мы просыпаемся в завтра, для новой жизни. В свадебном обряде обозначен такой переход. Более не будет ищущих своей половины юноши и девы, они как бы умрут, но родятся новые муж и жена, цель которых уже не поиск суженого, но зачинание своего Рода, что станет малой частью Рода Единого.
– Да, это действительно важно, а не просто весёлый праздник, – задумчиво ответил Божедар.
Только тут он вспомнил, что, ослеплённый счастьем, до сих пор не сделал любимой подарка. В следующий раз, едва сменившись на службе, они с суженой отправились на торжище в ряды златокузнецов и там на полученную за охрану купца оплату и свои сбережения он купил для Дивооки лучшее из того, что ей понравилось.
* * *
Потом был свадебный обряд, о котором там, в лесу, рассказал волхв Ярилы.
Красочное, строгое и одновременно бесшабашно-весёлое действо запечатлелось в памяти молодого грека неоднородно. Запомнилось ритуальное омовение перед свадебным обрядом, с особыми песнопениями, заговорами и душистым запахом трав, от которых слегка кружило голову. Потом они вдвоём в белых одеждах с красной вышивкой, подпоясанные расшитыми какими-то знаками поясами, шли к её родителям по устланной соломой дорожке, прося напутствия для новой жизни. Потом горела эта солома как символ ушедшего прошлого, и они клялись перед всем миром любить друг друга до самой смерти. В красивых напевных причитаниях и заговорах, шутках и поговорках, что почти непрерывно звучали, сменяя друг друга, жениха называли Ясным Месяцем, а невесту Светлым Солнышком. Нежность, печаль, радость обретения и сожаление о безвозвратно ушедшем – всё слилось в этом сложном и многомерном действе. Божедар понял и прочувствовал, почему красные и белые цвета одежды, сжигаемая солома, слёзы печали и радости являются обязательными атрибутами двух таких разных вроде бы обрядов, как похоронный и свадебный. «Это символы непрерывности связи прошлого и настоящего с будущим, с предками, и с теми, кого ещё нет, но они родятся от слияния двух родных душ и тел в великом Сварожьем коловороте, порождённом Всевышним Родом», – вспомнил воин слова жреца Яробога. Божедар глубже и острее стал воспринимать всю простоту и сложность миропонимания сих людей, которых его соплеменники высокомерно называют варварами или северными скифами-россами. Его сознание пребывало как бы сразу в нескольких мирах, взгляд внутрь себя и одновременно в космос расширился, и на ум вдруг пришли философские трактаты Аристотеля, которые оказались неожиданно созвучными миропониманию людей, среди которых он находится сегодня.
