Он чувствовал, как изнутри побуждается нечто похожее, но откуда? Наверное, это от сходных вибраций пробуждалась его родовая память. Здесь ему легче и проще, чем в Константинополе, к тому же сам митрополит благословил его на участие в языческих обрядах! Теперь он свободен от всех страхов и отдаётся вместе с любимой этим необычным действам.
– А мёд-то горький! – Выкрикивает один из гостей праздника, вставая за столом с поднятой чарой.
– В самом деле, горек мёд! – Подхватывают другие.
– Совсем горький! – уже кричат почти все участники праздника.
Божедар удивлённо смотрит на людей, не понимая, что происходит. Дивоока тихонько толкает его в бок, показывая очами, что нужно встать. Они встают, дева поворачивается к нему, глядит как-то необычно, потом обвивает своими ловкими руками его шею и при всех гостях приближает горячие уста к его устам. Уста соединяются, а сердце Божедара обрывается и летит куда-то в мягкую счастливую бездну. Не сразу до него доходит одобрительный возглас всех участников действа:
– Сладко!
– Ох, как сладко стало!
– Счастья молодым, медовой жизни!
Глава вторая
Сговор
Лета 883. Киев
– Благодать, братья, – с удовольствием потянул князь ноздрями душистый воздух нового деревянного сруба, войдя в дом к своим изведывателям на самом краю Ратного Стана. – Будто снова в нашем краю северном, стоит лишь очи закрыть и… Нов-град, Изборск, Ладога. А открыл очи, – и снова в Киев-граде, с новыми врагами Руси сражаться.
– Отчего только с новыми, – ввернул Скоморох, – тут и старые наши неприятели имеются.
– Кто же из старых неприятелей объявился? – приподнял бровь Ольг.
– Да те самые, священник Энгельштайн и его помощник Отто, что в Ладоге покушение на князя Рарога устроили, – ответил Мишата.
– Энгельштайн этот уже не просто священник, а епископ, легат Папы Римского, – уточнил Айер.
– Да будь он хоть сам Папа Римский, а за то, что князя Рарога лютой готской казни предать пытался, ответ держать должен, – сурово молвил князь, сразу вспоминив и сумасшедшую скачку по лесу к семейной заимке, и скоротечную жестокую схватку с франкскими изведывателями, и Велину, в крике изливающую ему в очи обиду и злость от того, что не удалось убить Рарога… – Неужто он страх потерял, сей бывший пастор, а ныне легат, что в Киев явился?
– Он в Киеве был при Аскольде. Да началась у них с Царьградской церковью грызня за такой лакомый кусок, а тут мы подоспели с дружиной, пришлось и митрополиту Сирину, и сему легату бежать. Энгельштайн укрылся в Искоростени у древлян, те всегда Киев недолюбливали, – изложил Мишата.
– Значит, нынче сей Энгельштайн среди древлян хоронится? – Задумчиво молвил князь, усаживаясь на новую берёзовую скамью и делая знак, чтобы и его изведыватели присели вокруг прочного, тоже пахнущего свежим деревом дубового стола.
– Так ведь не просто хоронится, – заметил Айер, – к нему наши греческие собратья трапезиты зачастили, а сие им, ох, как не свойственно.
– Ну да, – добавил Скоморох, – при Аскольде готовы были порезать друг друга, а тут вдруг любовь да дружба, не к добру это!
– Давай, княже, мы к древлянам потихоньку сходим, выясним, что и как, – предложил Мишата, и остальные изведыватели закивали головами, выражая свою готовность.
– Добро, – согласился Ольг.
– Тогда просьба к тебе, княже, будет, – молвил Мишата, переглянувшись с сотоварищами.
– Чего для дела надобно, получите, – отвечал князь.
– Нам человек нужен, который латынь добре разумеет, молитвы христианские знает, а лепше всего, чтоб сам был христианин, но не греческой, а римской церкви. В общем, кабы сын твой, Олег, с нами к тому легату пошёл…
– Его пока в Киеве никто не знает, а в Искоростени и подавно, а он имена пастырей назвать может Изборских, тут никакого подвоха не будет, – горячо заговорил Скоморох, а Мишата недовольно глянул на него.
– Хм, с изведывательской стороны я-то вас, братья, разумею, да справится ли Олег, молод, и опыта в изведывательском деле никакого… – засомневался князь.
– Ерошке всего двенадцать было, когда нас в Булгаре обложили, а он справился, да ещё как! – Напомнил Айер, и все глянули на повзрослевшего темноволосого и голубоглазого Ерофея.
– Мы сына твоего, княже, добре подготовим, с ним Ерофей и Молчун пойдут, а мы с Айером поблизости будем, – снова с жаром убеждения заговорил Скоморох. – Один стар, а другой ростом мал, никто ничего серьёзного не подумает!
Ольг задумчиво глянул на своих изведывателей, погладил перстами дубовую столешницу, будто читал написанное на ней невидимое письмо.
– Ладно, – решился, наконец, князь, хлопнув по столу могучей дланью, – я сам займусь подготовкой сына, перед богами я за него в ответе, мне и к опасному делу его готовить. Только Молчуна нельзя к Олегу ставить, он в лодье моей уже был охоронцем, кто-то из ближников Скальда его точно запомнил, хотя бы тот бывший новгородец Репей или, как его…который уплыл…
– Пырей, – подсказал Скоморох.
– Да, Пырей-то уж Молчуна на всю свою жизнь запомнил, и не только он, думаю…
– Добро, тогда мы Кулпея отправим, он как раз от печенегов дней десять как вернулся, в граде его вообще никто не знает, – предложил Мишата.
– Ага, – с деланной злорадностью воскликнул Скоморох, – у хана печенежского он правая рука и лепший советник, а тут простой охоронец! Во как жизнь изведывательская кидает! Приятно, что не только одного меня!
Ольг, порешав с изведывателями все нужные вопросы, ушёл.
– Каков князь-то наш, настоящий муж, братцы! – восторженно проговорил Ерофей. – Не каждый может вот так решиться сына своего послать на трудное дело и самому же взяться его исполнять.
– Наш князь за всё ответ несёт: и за сына, и за всю Русь, ни на кого не перекладывая, – задумчиво отвечал Айер.
– Да, иной мог бы не взваливать на себя ношу великую, а сидеть в Северном краю и не думать про иные народы славянские, как их тут на куски режут Византия с Римом, хазары и иные кочевники. Тем паче, что слово старому Гостомыслу давал, не он, а князь Рарог, – рассуждал Скоморох. – Только не может князь Ольг по-иному.
– Он с богами и волхвами советуется, оттого по пути Прави его ведут силы высшие, и наш долг помогать князю во всём! – кратко и ёмко подвёл черту немногословный Молчун.
* * *
– Я сын христианки из Изборска, мать меня с детства к вере привлекла, крещён я. А нынче стали в Новгородчине недобро к папским людям относиться, изгнали их напрочь, вот мать и отправила меня на Кевщину, чтоб я сыскал какого пастора из церкви Христовой и имел духовника. Да приехав, сюда, узнал, что и тут всех пасторов разогнали, а за теми, кто в церковь на греческом дворе ходит, надзор строгий. Под большим секретом киевские христиане рекли, что в Искоростени есть церковь божия, которая свободно святое слово людям несёт, вот я и приехал, – смиренно рёк юноша служителю в серой монашеской одежде. Ещё раз окинув взором небольшой деревянный храм, в котором он отстоял службу, юноша перекрестился на алтарь и низко поклонился.
