– Что, брат Евстафий, – на греческом заговорил могучий трапезит, обращаясь к Устойчивому, – ты думал, что страх за жизнь моей любимой и её семьи сделает из меня послушного раба, ты правильно рассудил для грека, но я теперь более Божедар, чем Дорасеос, я решил по-другому… Помнишь, как нас учил Панфилос: «из самого безвыходного положения, один выход у трапезита есть всегда, причём такой, который ему никто перекрыть не может, – это смерть», – он шагнул к лежащему у стены и наполовину придавленному телом молодого трапезита, Евстафию. И в сей миг ощутил какое-то движение сзади… Нежданно горячо и остро ударило в спину, перехватило дыхание, ещё успев обернуться, заметил мелькнувший в дверном проёме стан Мутного. – Таки подстраховался ты, Евстафий… – проговорил, задыхаясь, Божедар. Изо рта у него пошла кровь. Из последних сил он бросил отравленный кинжал в полнотелого, и красные сумерки поглотили сознание.
Мутный, умело метнувший клинок в спину Божедара, увидев, что тот упал, в два прыжка оказался подле Евстафия.
– Жив? – спросил он, освобождая старшего и бегло его осматривая.
– Кажется, – стирая сочащуюся из чела кровь, обессилено проговорил полнотелый. – Ты подоспел как нельзя кстати, ещё миг – и отравленный кинжал торчал бы не в его плече, – полнотелый кивнул на труп, – а в моём сердце или глотке.
– А ты просчитался, Устойчивый, – ехидно ухмыльнулся по своему обыкновению Мутный, поднимая Евстафия, – если бы не начал пугать Дорасеоса, то он бы спокойно сделал своё дело, я уверен. А теперь что? – кивнул на тело могучего воина молодой трапезит, явно наслаждаясь неблаговидным положением своего наставника.
– Выбираться надо отсюда, и поскорее, – прокряхтел Устойчивый, – каждый миг дорог, скоро все пути перекроют. Да, моя промашка, не просчитал я его, не просчитал… – Они уже двинулись было к двери, когда, что-то решив про себя, Устойчивый подобрал дорогие ножны отравленного кинжала и, самолично вытащив клинок из плеча трупа, осторожно вложил его в ножны. – Теперь пошли.
Перед тем, как покинуть двор, он повелел Мутному проверить переулок.
– Тихо, как в некрополе, – доложил тайный воин.
– Пошли, вон туда, за угол, – указал полнотелый.
Они свернули туда, где к самому переулку подбирался овраг. Старший, заглянув вниз, приказал:
– Спускайся, я тебя поддержу, а потом ты меня подхватишь, чтобы я не улетел на самое дно и не пропорол мои пышные бока о сучки и коряги.
Когда они, тяжело дыша, наконец, оказались на дне оврага, отряхиваясь и оглядываясь по сторонам, Устойчивый вдруг внимательно посмотрел наверх, будто заметил нечто в вершинах почти сомкнувшихся над их головами деревьев.
– Что это? Не может быть! – округлив очи и отступая на шаг, проговорил он по-гречески.
– Где? Там, где мы спускались? Да я ничего не… – отравленный клинок вошёл в запрокинутую шею молодого трапезита почти по самую рукоять, которую крепко сжимал Евстафий.
– Не было никакого моего просчёта, брат, просто все героически погибли в схватке с коварными колдунами и язычниками, чуток не хватило нам Христовой помощи, самую малость… – по своему обыкновению криво усмехнулся Устойчивый. Кинжал из шеи Мутного он вынимать не стал, ножны, размахнувшись, забросил в густые кусты, а сам начал продираться в другую сторону, подальше от этого места и, судя по склону дна оврага, поближе к реке. – Похоже, легат Энегельштайн, тебе сегодня тоже не повезёт, – хрипло проговорил вслух церковный трапезит. – Встреча с живым князем россов не так безопасна, как с мёртвым. И мне отчего-то не жаль тебя. Господь Всевышний, видимо, не благословил наш временный союз.
Sancia Maria, Mater Dei,
ora pro nobis peccatoribus, nunc
et in hora mortis nostrae.
Amen.
Святая Мария, Матерь Бога,
молись за нас грешных, даже
и в час смерти нашей.
Аминь, —
прошептал Устойчивый на латыни и ускорил своё продвижение вниз по дну оврага.
* * *
Тело Мутного едва успело остыть на дне киевского оврага, а к Киеву с захода уже подходили воины древлянской знати и нанятые ими пришлые варяги, среди которых были и лютичи, и нурманы, и даже франки с саксами. Они схоронились в густом лесу, не доехав до Киева четверть гона.
– Здесь удобнее всего ждать сигнала от Евстафия, – пояснил Отто, – он должен прислать своего человека, как только князь Хельг будет мёртв.
Наступило время томительного ожидания, воинам запрещено было разводить костры, громко говорить и выходить из леса. Любого из местных жителей или случайных путников тут же хватали и вязали. Ни одна живая душа не должна была ведать о том, кто хоронится в лесу.
– Святой отец, может, вам лучше было остаться в Искоростени, пока здесь всё уляжется? – спросил епископа бывший боярин Аскольда Пырей, который после бегства из Киева быстро нашёл общий язык с Отто и Энгельштайном, сначала как переводчик, а потом как ловкий и сообразительный помощник, причём без главного недостатка россов, – совести, которая не только была совершенно непонятна франкам, но и мешала успешно работать.
– Если мы замешкаемся, то наши братья по вере из Константинопольбурга захватят все ключевые посты, и нам останется участь жалких попрошаек, – негромко, но, как всегда, убедительно ответил легат.
Беспокойство всё более поселялось в душе ушлого и чуткого Пырея, он старался не показать этого, но то и дело невольно с опаской оглядывался по сторонам. Наконец, прискакали двое охоронцев юного княжича Александра из Изборска. Они вначале проехали мимо засевших в лесу воинов, но потом вернулись и направились прямо к лесу, где их и окружили дозорные древлян.
– Как вы узнали, что мы в лесу? – сурово спросил крепкий сотник с густой русой бородой, похожий чем-то на лесовика.
– Толька сапсем слепой не заметить столько следы, многа коней ходить, многа следы оставаться, – молвил старший из охоронцев на ломаном словенском, с сильным выговором, свойственном степным кочевникам.
– Живее веди нас к легату Энгельштайну, – взволнованно затараторил молодой. По нему сразу было видно, что случилось нечто сверхважное и необычное. Их немедля подвели к Энгельштайну и Отто.
– На князя Ольга совершено нападение, рекут, он не то ранен, не то убит, в Киеве неразбериха, по улицам носятся оружные люди, – опять затараторил возбуждённый молодой чернявый охоронец, то и дело, округляя свои синие очи и вертя головой. Второй охоронец, похожий на степняка, только растеряно пожимал плечами, иногда произнося одно и то же:
– Да-а, вот такой тепе деля в шяпка…
Что за дела и причём тут шапка, никто не спрашивал.
– Как ваш хозяин, княжич Александр, где он сейчас? – Спросил легат.
– Он нам повелел немедля вас известить, сам в ратный стан поскакал, там он десятник в княжеской дружине, а Клаусу и работникам повелел дом охранять, как бы в суматохе не пограбили или не пожгли, – сообщил чернявый. – Рекут, что меж темниками Фарлафом и Бобрецом какие-то разногласия, ничего не понять, – всё так же тараща очи, восклицал он.
