Спустя время боярин Негода и несколько его воинов подскакали к Жлуду.
– Княже, хазары уже в гоне от града, пора всем хорониться за частоколом, – устало проговорил отчаянный боярин. – У нас четверо раненых, пусть останутся в граде.
– А сам куда собрался, и где твои остальные вои, я же рёк, чтобы в бой с хазарами не вступали! – вскинулся было князь.
– Прости, княже, так случилось, хазар немного было, человек пятьдесят всего, на весь огнищанскую навалились, вот нам и пришлось…
– Остальные погибли? – мрачно осведомился князь.
– Не все, там меня дожидаются, – махнул рукой Негода. – В граде и без нас тесно станет, – кивнул боярин на торопливо двигающийся в открытые врата люд. – При осаде враг решает, когда ему воевать, а мы хотим его намеренья спутать. Позволь нам за содругов посчитаться, княже?
Князь внимательно поглядел в очи отчаянного боярина, и взор его потеплел, в знак согласия он хлопнул Негоду по плечу. А стоявший рядом волхв произнёс:
– Нити пряжи путает богиня Недоля, а ты у нас Негода, потому пущай боги тёмные будут тебе в помощь против врагов, и намеренья их пресекут, и непогоду на них обрушат! Пусть скорбь о погибших воинах перетечёт в мысли живых и укрепит их дух и мышцы, будь жив и здрав, боярин!
Князь и волхв на прощанье обнялись с Негодой.
Боярин и его вои ускакали, а Князь с Мстибогом вслед за последними огнищанами и ремесленниками скрылись за воротами укреплённой части града.
Как и большинство градов, Чернигов стоял на высоких холмах, окружённый водою почти с трёх сторон. Там же, где был пологий склон, находились главные врата, а перед дубовым частоколом из вкопанных и укреплённых в основании камнем и глиной, а наверху остро затёсанных брёвен, высотой от трёх до четырёх саженей, был прорыт глубокий и широкий ров с водой. Со стороны града вдоль частокола шла высокая насыпь из камня и земли, частью с внутренними помещениями в ней для хранения всего необходимого для обороны. По насыпи ходили воины, следившие за ворогом через узкие щели-бойницы. Через те же бойницы они в случае приступа разили врагов своими стрелами, копьями, сулицами, камнями, или окатывали варом, кипящим маслом либо смолой.
Хазары обложили Чернигов и, получив отказ открыть ворота, начали готовиться к приступу. Воины быстро раскатали ближайшие жилища и амбары, чтобы использовать брёвна для преодоления заполненного водой рва. Выстраивались лучники, перевешивая тулы в боевое положение так, чтобы по приказу начать стелить и держать непрерывно в воздухе свои стрелы, выпуская их одна за другой. Стояли они пока дальше, чем их прицельно могли достать тугие луки северян. Другие хазарские воины сколачивали большие щиты из дверей разрушенных строений, столешниц, вязали из жердей и прочего домашнего скарба, чтобы под прикрытием сих щитов подойти ближе к частоколу и оттуда разить защитников своими меткими стрелами. Брёвна вязали парами для мостков через ров. Два десятка самых сильных хазарских воинов, из большого дубового бревна, что находилось в нижнем венце разрушенного амбара, готовили таран, заостряя и для пущей крепости обжигая в костре его конец, крепя к толстенному бревну поперечные рукояти.
Когда приготовления были закончены, по команде тархана его тысяцкие повели на приступ своих воинов. Укрываясь за только что собранными щитами, воины двинулись ко рву. Лучники беспрерывно посылали одна за другой свои остроклювые стрелы в сторону защитников града, стараясь не дать им высунуться. Но защитники, сокрытые за толстенным дубовым частоколом, разили из своих метких луков тех, кто показывался из-за щитов или пытался перекинуть через ров связанные брёвна. Жужжащие смертоносными осами стрелы с той и другой стороны роились над землёй, мешая полёту друг друга, впивались в щиты, в кожаные рубахи, руки и ноги воинов, в лошадиные бока. Смерть-Мара начала свой пир, носясь над полем битвы и собирая свою страшную дань. Кто-то не успел добежать до рва, кто-то плюхнулся в его холодные воды, кто-то, оступившись на мокром бревне, падал, роняя кожаный шелом с лисьей или волчьей опушкой, и его придавливал умирающий от застрявшей в кровоточащем горле стрелы сотоварищ. Холодная вода закипела от стрел и падающих людских и конских тел. Первый приступ захлебнулся, едва хазары прошли ров и бросились к частоколу. Их осталось слишком мало, чтобы преодолеть его, хотя несколько железных крючьев с волосяными верёвками были заброшены на частокол и крепко в него вцепились, но верви тут же были обрублены защитниками, а на головы хазар полился вар, полетели камни и даже дубовые чурки. Поняв, что приступ не удался, тысяцкие дали сигнал отхода. Совсем немногие сумели вернуться назад. В быстро наступающих ранних осенних сумерках хазары больше не решились повторить штурм и раскинули стан на ночь.
На следующий день всё повторилось. Трижды шли на приступ разгневанные хазары, но трижды вынуждены были отступить. Видя, как много пало его воинов, и понимая, что у него нет времени на долгую осаду, тархан Исайя объявил, что коли ворота не откроют, то он завтра прикажет здесь же, на глазах осаждённых, перед их воротами, обезглавить всех полонённых жён, детей, молодых дев и мужей, которых они захватили по пути к Чернигову. Сам тархан в богатых византийских доспехах, поверх которых был наброшен плащ с меховым подвоем, гарцевал неподалёку на тонконогом койсожском скакуне. Он сделал знак рукой, и вперёд выехал крепкий сотник на пегой лошади. Воины вытолкнули сквозь ряды босую полураздетую жену с мальцом на руках. Жена, согнувшись, пыталась своим телом прикрыть младенца от холодных струй дождя и ветра. Тархан что-то прокричал воинам, и двое из них вырвали из рук матери дитя, передав сотнику. Тот схватил ребёнка за волосы левой рукой и поднял вверх, чтобы видели осаждённые. Потом, вытащив свой кинжал, одним движением рассёк горло младенца. Красная кровь брызнула вокруг. Жуткий крик матери пронзил всех осаждённых, она вырвалась из рук дюжих воинов, хотя это казалось невозможным, и бросилась на сотника с голыми руками. Взмах лёгкого клинка второго дюжего воина рассёк женщину наискось, и тело её рухнуло в истоптанную конскими копытами липкую чёрную грязь. Единый возглас боли, ярости и гнева сотряс частокол, князь и старый боярин Черен едва смогли удержать своих воинов и ополченцев от броска под стрелы и копья хазар.
– Вам ночь на раздумье! – прокричал толмач повеление тархана. – Утром все ваши женщины и дети будут здесь! – И он выразительно указал на место перед глубоким рвом, где под струями рыдающего неба лежали тела матери и ребёнка.
Безжалостный зверь по имени «безысходность» рвал своими невидимыми, но оттого не менее жестокими когтями души закрывшихся в граде. Все понимали: даже если выйти и сразиться с хазарами, которых больше, чем обороняющихся в четыре-пять раз, даже тогда никакого доброго исхода не будет. Враги ворвутся в крепость, разграбят дома и амбары. Полонят детей и жён, обрекая их на смерть, позор, мучения, а на месте городищ и весей Стрибожьи ветры будут гонять холодный пепел, и вместо детских голосов и мирных звуков на тех пепелищах будет звучать только вороний грай да волчий вой. Боги Смерти – Мор и Мара, и сёстры печали Карна и Жаля станут единственными обитателями тех руин. Сжималось сердце каждого от той безысходности и рвалось на части, скрипели от бессилия зубы, и сердца источались кровью. Многие за сию ночь стали седыми, со страхом ожидая утра, когда хазары пригонят пред их очи детей и жён, чтобы убить спокойно и деловито, как своих баранов.
