– Не заботься, не в бою, и не силой, – стараясь спокойно выдержать взгляд сестры, ответил воин. – Тот, что ты подарила, спас мне жизнь, но я его лишился. Когда же мы с купцами и Рарогом, – кивнул на варяга Ольг, – пришли в Галлию, где ещё встречаются старые мастера, что могут сделать настоящий торквис, я с большим трудом нашёл такого. Но мастер не делал женских оберегов, ведь это другая, женская магия. Я уже отчаялся, когда в день отплытия ко мне подошла женщина – не старая и не молодая, – произнесла по-кельтски только одну фразу: «Это для твоей сестры» и подала мне этот торквис. Я спросил, сколько он стоит, но женщина лишь улыбнулась в ответ, как улыбаются несмышлёным детям, и повернулась, чтобы уйти. Тогда я взял её руку и вложил в неё свой кошель, все деньги, которые я получил за охрану купцов до галльской земли…
Ефанда ещё мгновение испытывающе смотрела в очи брата, а потом, не сказав ни слова, стремительно, как и вошла, покинула светлицу.
Ольг снова принялся что-то искать в своей дорожной суме.
– Княже, я схожу, товарища проведать надобно, давно ведь не виделись, – отчего-то отводя взор, молвил Ольг.
По челу матери пробежала тень.
– Сыне, погоди, мне тебе сказать нужно… – она поднялась из-за стола и, подойдя к Ольгу, что уже стоял у двери, что-то тихо зашептала ему. Чело воина враз помрачнело, могучие рамена опустились, он с трудом выдавил из себя только:
– Неужто правда, мама? – Он постоял в нерешительности у двери, потом с трудом, будто тяжко раненный, перешагнул порог. – Я должен её увидеть! Пусть сама скажет!
– Сыне, её нет в Приладожье, – мать вышла следом, затворив дверь. – Замужем она за вельможей важным в Изборске, рекут, будто княжеского роду. Отец-то её вскоре после свадьбы всё тут продал и тоже с семьёй в Изборск подался, под крыло, значит, зятя, бают люди, большим купцом там стал… – всё звучал и звучал в голове мягкий грудной с жалостливой дрожью голос матери.
Ольг шёл по родному селению, не видя и не слыша ничего вокруг. Наконец, он оказался в березняке, что примыкал к деревянной ограде двора, где жила ОНА. Тот же березняк, тот же дом, и та же ограда, только ЕЁ нет! Она более не выйдет на его зов, он не коснётся её дивного точёного стана, не прильнёт устами к её устам… Кто-то чужой сейчас обнимает её и… не только обнимает… – От таких мыслей Ольг качнулся и, держась за белый стан берёзки, опустился на колоду, которую когда-то сам притащил сюда, чтобы сидеть тут вдвоём, тесно прижавшись и полыхая внутренним огнём от прикосновений её упругого горячего даже сквозь одежду тела.
Воспоминания о милой, которые согревали все эти годы и давали силы, теперь рвали душу на части, словно клыкастые лютые звери. Что-то твёрдое попало под руку – ведь это же подарки для НЕЁ! И снова боль сжимает сердце, а телу опять чудятся её объятия, взоры и горячее дыхание, как это было три долгих лета тому назад. «Берёза, – коснулся Ольг тонкого ствола-стана, – ты всё помнишь, ты всё хранишь, только зачем теперь эта память, что приносит такую боль?» Ольг вскочил и зашагал прочь от места их свиданий, не разбирая в наступившей темноте ни промоин, ни камней. Он шёл, спотыкался, несколько раз едва не упал, но не замечал этого. Горе сделало душу слепой и глухой. Юный воин даже не заметил, как оказался на берегу, на том самом камне, где сидел когда-то давно ещё в ТОЙ жизни после неудачного свидания с НЕЙ. Наощупь подобрав первый случайный камешек, Ольг швырнул его в блеснувшую под луной воду.
– Братец, почто Водяника-то тревожишь? – услышал он голос и вздрогнул. Всё повторилось, как тогда, сейчас побежит малец с криком: «Нурманы, нурманы!»
Однако никто не побежал и не закричал, только рядом на камень тихо, словно невесомая пушинка, опустилась Ефанда. Они долго молчали.
– Что теперь с этим делать, ты ведь не возьмёшь? – протянул он сестре завёрнутые в шелковый плат подарки для Велины.
– Не возьму, это каменья чужие, да мне ведь кроме торквиса и не положено ничего носить, сам ведаешь…
– Тогда пусть сие будет жертвою Водянику с Русалками! – решительно молвил Ольг и, поднявшись, с силой бросил свёрток подальше в воду.
– Пусть и боль твоя, братец, сокроется водой вслед за дарами жертвенными! – тихо, но твёрдо, как произносят заклятья, молвила сестра.
– Благодарю, сестрица, – вздохнул Ольг.
– Чего волю сердцу-то дал? Ведь я тебе ещё когда рекла, да ты и сам ведаешь, однако признаться не желаешь, что не твоя она, и ты не её. С ней ты не исполнишь предназначенья, начертанного для нашего Рода, – строго выговаривала Ефанда.
Перед очами Ольга возникли образы, виденные им в ободритской священной роще у Дуба Прави. Сестрица, как всегда, зрит истину.
– Снова ты со мной речёшь, будто старшая, отчего так? – спросил Ольг.
– Оттого, что я роду женского. Великая мать, богиня Дану, наделила всех кельтских жён искусством магии, врачевания и мудрости, дабы они хранили наш древний Род. Так что я всегда старше тебя буду. Ну, иди, а то все уже заждались тебя, и отец с матерью, и сей ободрит с соколиными очами… – Ефанда встала и ушла так же мягко и тихо, словно лёгкий предутренний ветерок сдул тополиную пушинку.
Ольг вернулся в отчий дом, когда стало сереть на восходе. Во дворе за столом под раскидистой липой он увидел Рарога. Тот сидел один в задумчивости и, видимо, тоже не спал эту ночь.
– Княже, давай, как только рассветёт, дальше двинемся! – предложил кельт, садясь напротив.
– Тяжко, брат? – поднял очи Рарог, которому мать Ольга поведала горе сына.
Ольг помолчал.
– Люблю ведь я её! Оттого и отправился за море с викингами. Сколько бед одолел, считай, из объятий самой Мары чудом вырвался, с подарками пришёл, а тут… И живёт аж в Изборске, даже увидеть её не смогу, – горько вздохнул кельт.
– Да тебе совсем худо, брат, – сочувственно покачал головой князь.
– Было ещё хуже, – отвечал Ольг, – да сестрица словом своим подлечила – отчитала меня, будто мальца неразумного, – впервые краем уст усмехнулся воевода.
– Да-а, сестрица у тебя… – с восхищением протянул Рарог, – взглядом, что кистенём хватила, аж в коленках слабину почуял. Откуда это в ней, ведь девица совсем?!
– Бабушка наша ведуньей была. И сестра у меня непростая, сей дар передался ей более всех в нашем Роду.
– Гляди, уже светает, пора воинов поднимать, да будем в путь двигаться, – решил Рарог.
– Тяжко мне тут нынче, Рарог, куда ни гляну, всюду её вижу. Давай-ка в Нов-град схожу с вами, авось душа немного успокоится, – предложил Ольг. – Насады наши велики, княже, через пороги не пройдут, – уже деловым тоном заговорил кельт, когда они оказались на берегу Волхова, – лепше их в устье Ладожки оставить с частью гребцов, а мы со скарбом необходимым далее на плоскодонках местных без хлопот пройдём. Я договорюсь за проводника.
– Добре. Трувор, – обратился Рарог к брату, – прикинь, чего с собой в Нов-град взять надобно. – Трувор кивнул в знак согласия и велел отвязывать от пристани пеньковые канаты.
