– Надобно о том всех встречных купцов извещать, – предложил быстрый Сънеус, – с купцами-то весть эта скоро по землям разным разлетится.
– Так тому и быть, – согласился князь, – через три дня выступаем. Спустимся по Волхову в озеро Нево, потом ты, Трувор, свои лодьи ошую направишь и пройдёшь по Неве-реке до Варяжского моря. Берега до самых рубежей наших почистишь, что клинок перед сечей, чтоб ни одного нурманского поста или поселения, которые власть Новгородскую не признают, и духу не осталось! – Рарог призадумался. – Помнится, там остров есть Лисий, перед выходом в море Варяжское, удобный он для поста нашего, укрепи его до холодов.
– Там ведь проход глубокий только с левого берега, – напомнил Ольг, – а между сим островом и мысом Лисий Нос можно сваи осиновые вбить, тогда и малые плоскодонки не пройдут. Пост будет добрый, мышь не проскочит!
– Добре придумал, воевода! А как пойдут морозы, – молвил Рарог Трувору, – ворочайся в Ладогу, зимой всё равно морского пути нет. Доложишь, как и что, а в Изборск потом по зимним рекам и болотам отправишься, заодно что-то нужное для укрепления града прихватишь. – Потом старший брат оборотился к младшему: – Ты всё сердился, что мало воли тебе даю, да в охране держу. Пришёл твой час, брат, самостоятельности теперь у тебя будет, сколько осилишь. Твои лодьи, Сънеус, пойдут одесную к реке Свири, и дальше, к Онежскому, а потом и Белому озеру. Чистку начнёшь со Свирских порогов. Тебе возвращаться путь дальний, зазимуешь в Белозере, там и терем княжеский вроде бы имеется. Мы же с Ольгом обойдём близлежащие берега озера Нево и примемся за строительство Ладоги. К Вадиму ныче же отправлю гонца с известием о назначении его посадником, пусть перебирается в Нов-град.
– Даже коли примет он твоё предложение, княже, – вступил в разговор Богумил, – раньше, чем зимник станет, не придёт, у него там поля, урожай собрать надобно, да и что-то из владений продать, что-то перепоручить своим людям, например тестю своему купцу Бажану. Он его и без того поднял добре, а теперь ещё более возгордится твой земляк, воевода, – обернулся волхв к Ольгу.
Пошли дружины на лодьях, а пешие и конные берегом.
Задерживали купцов, что попадались на пути, проверяли, и каждому рекли, что отныне пошлину за провоз товара и дань подушную платить следует князю Рарогу в лице службы его Новгородской, а викингам более никто ничего платить не должен. Посты нурманские, что взымали пошлину на торговых путях, видя, что пришли рарожичи, да ещё и немалым числом, с угрюмыми ликами покидали насиженные места, поскольку лихость ободритских соколов на море Варяжском добре была им ведома. Но не везде так мирно всё решалось, некоторые поселения были неплохо защищены, и их приходилось брать силой. В таком случае викингов не отпускали – их либо губили в бою, либо ковали в железо.
А вероломным хищникам, что уговор нарушали, грозило не только истребление, но и уничтожение их родовых гнёзд в фиордах – князь Рарог, как и всякий варяг-русич, от слова своего не отступался.
Разговор волхва Древослава с Трувором о вере и богах
Трувор с небольшой дружиной и малым обозом двигался зимней дорогой по замёрзшим болотам и рекам в Изборск. На возах, гружённых самым необходимым для обустройства Изборской крепости, мужи в тулупах то и дело покрикивали на спокойных вепсских лошадей, что мерно и неутомимо тащили свою поклажу по привычному для них крепкому морозу. От дыхания людей и лошадей валил белесый пар. Солнце пробивалось сквозь дымку, придавая утреннему морозу ещё большую крепость. Седоки время от времени спрыгивали с саней и бежали рядом, чтобы согреться. Только волхв Древослав, что решил с оказией вернуться в родной Изборск, сидя на сене в бараньей шубе и медвежьей шапке, весь светился тихой радостью.
– Гляди, князь, – оборотился он к юному Трувору, который вскочил рядом на сани после пробежки, – как покойно в мире-то зимой, какая красота богами нам вручена, а? Вот считай второй день едем, а наглядеться не могу. Мороз-батюшка царствует, всякая нечисть схоронилась, только те, в ком Жива крепкая пребывает, могут выдержать сей суровый час. Отдыхает мать-земля наша, и мы с ней вместе передышку имеем.
– Истину речёшь, отче, особенно насчёт нечисти: ни нурман, ни хазар, ни ушлых франков. Две главных заботы у нас сейчас: крепость Изборскую обустроить, да в полюдье по Чудской земле пройтись, мороз-то уже крепкий стоит, лёд надёжный, и болота проходимы.
– Так я тогда с тобой, Трувор, друзьям моим, шаманам чудским, подарки передам.
– А что, отче Древослав, нет у тебя разногласий с шаманами вепсскими да чудскими?
– Так ведь одно дело делаем: людей лечим, советом помогаем, а что каждый по-своему, так и в лесу деревьев двух одинаковых не сыщешь. Каждое существо живое, а тем более человек, волей богов для свойственного только ему дела на земле рождается.
– Выходит, нурманы для того родились, чтобы чужие жизни забирать да за рабский счёт жить? – сняв варежку и горячей дланью убирая с небольших ещё усов ледяные наросты, молвил князь.
– Эге, брат, Трувор, я же сказал, рождается для свойственного только ему дела, а уж будет ли он им заниматься или нет, только сам человек решает. Оттого мы и зовёмся детьми и внуками богов, что свою судьбу выбираем и творим сами. Разве всегда дети по отцовскому замыслу живут?
– Правда, отче, не всегда, – задумчиво согласился князь.
– Помнишь, что тогда у Гостомысла говорил вепсский шаман Тайгин: если ты уважаешь духов земли, неба, воды, то и они помощь будут давать. У всех народов одни духи, боги по-нашему, только называются по-разному. А знает человек законы божеские или нет, они от того действовать не перестают. Вон видишь, на реке промоина, ты ведь не поедешь прямо, а промоину ту объедешь?
– Знамо дело, иначе провалюсь вместе с конём, – согласился Трувор.
– А коли, скажем, метель или темень сплошная, не увидишь ты той промоины и поедешь прямо, что тогда?
– Так провалюсь же, да и всё, – недоумённо ответил молодой князь.
– Видишь, намеренно ты прямо поедешь, или по незнанию, а конец один: провалишься под лёд, – заключил Древослав. – И будь ты хоть вепс, хоть нурман, хоть словен, промоина на реке – она для всех промоина и есть, хотя у каждого народа по-разному зовётся, и вера у всех разная. А законы божеские для всех едины.
– Погоди, отче, – возразил, поразмыслив, Трувор, – но ведь, скажем, боги нурманские им, нурманам, убивать и грабить разрешают. И греческие прежние боги, что сидели на своей горе, Олимпом называемой, меж собою всё время лаялись, лгали и прелюбодействовали, и народу своему того не запрещали, оттого наши древние предания греков тех, кроме как хитрыми лисами, и не называют. Выходит, у разных богов и законы божеские разные?!
– А с чего ты взял, что те законы, о которых греки или нурманы рекут, им в самом деле их боги дали? А может это люди то сами и придумали, чтобы корысть свою, жестокость, хитрость и жадность оправдать? Теперь у греков вера новая, и бог иной, а коварства да хитрости не убавилось. Значит, не в богах дело, а в людях.
