– Много ли тех нурманов? – спросил Сънеус.
– Да нет, княже, человек шесть, не считая рабов.
Десяток дружинников сопровождали князя к торжищу. По новой деревянной мостовой дробно застучали конские копыта. Когда уже подъезжали к торжищу, из-за угла какого-то склада выкатился воз с нерасторопным возницей, который вконец растерялся, увидев всадников. Он попытался придержать лошадь, но как-то неуклюже, и гружёный воз выкатился на самую середину мощённой брёвнами улицы, преградив проезд князю и его воинам. Рассерженный десятник заорал на непутёвого возницу и замахнулся на него плетью, конники стали объезжать неожиданную преграду. И в этот самый миг князь охнул и запрокинулся назад: стрела с характерным звуком вонзилась ему прямо в ямку под кадыком на открытой шее.
Княжеский терем Рарога в Ладоге
Ольг шёл к Рарогу с самой дурной вестью.
– Княже, – молвил, входя в гридницу, воевода, – в Белозере беда стряслась!
– Что-то со Сънеусом? – поднимаясь навстречу, тревожно спросил Рарог, которому уже два дня было весьма беспокойно на душе.
– Погиб твой младший брат, княже, – с трудом выговорил кельт.
Князь сжал зубы так, что побелели скулы.
– Как случилось? – глухо выдавил он.
– В Белозере произошла стычка с нурманами, вроде бы кто-то из наших убил их раба, нурманы потребовали княжеского суда. И когда князь с малой дружиной направился к торжищу, его поразили стрелой. Завязалась схватка, нурманов, конечно, побили, но рана Сънеуса оказалась смертельной, – сиплым голосом молвил Ольг.
– Как мыслишь, сие случайность, или… – князь вперил в него свои синие, подёрнувшиеся пеленой от внутренней боли очи.
– Обо всём разузнаю, обещаю тебе, Рарог!
– Как же так, брат Ольг? Ведь совсем недавно Трувора не стало, от хвори неведомой помер, а теперь и Сънеус, самый младший… Как матери о том сообщить, рука не поднимется написать ей такую весть… Всё сердился на меня, что в Вагрии его в охрану ставил, берёг, младший ведь… – Рарог сел за дубовый стол и обхватил голову руками, покачиваясь из стороны в сторону. Пред ним вставали картины детства и юности: снова несут его сильные руки воинов средь огня и треска разбиваемого камнемётными машинами Гам-града; снова он стоит испуганный на стене родного града Рарога и со страхом глядит на многие костры большого воинства Людовика; а вот он в кольчуге под алым стягом с белым соколом перед началом похода на нурманов; или в лодьях, причаливающих к Ладоге. И всюду рядом были его младшие братья: басовитый основательный Трувор и тонкий задумчивый Сънеус. Князь тяжело выдохнул: – Всё, теперь я один остался, как дед Гостомысл, у которого было четверо сыновей, и все голову сложили раньше…
– Ты неправ, княже, – угрюмо возразил Ольг. – Горе великое приспело, братья погибли, то верно, неизбывное горе, но не один ты нынче. С тобой побратимы-рарожичи, верные и преданные до последнего часа, дружина наша славная, что за тебя и всю Русь костьми готова полечь. Врагов, их не счесть ни тут, ни в чужих странах, но какой воин без врагов, и какое большое и важное дело легко делается? Не гневи богов наших и не реки, что один остался! – с некоторой обидой в голосе веско закончил кельт.
– Прости, брат Ольг, от печали душевной те слова я рёк, от горя по братьям погибшим. Не уберёг я их, и как старший первым за их смерть ответ перед богами и матерью несу…
– Княже, я тоже свою вину чую за гибель братьев твоих, знать, плохо службу изведывательскую правлю, – с горечью признался Ольг. – А виновных я найду, хоть на дне морском, а достану! Честью своей клянусь!
Фиорд скандинавского хёвдинга Олафа Жестокого
Шнеккар уже заходил в родной фиорд, и старый Уго нетерпеливо поглядывал на приближающийся берег. Сколько раз он уходил и сколько раз возвращался к этой изъеденной морской водой пристани. Холодная волна привычно покачивала наполовину загруженный корабль, по-особому пронизывающий весенний ветер нет-нет да коварно швырял в морщинистое чело старого викинга солёную пригоршню холодных брызг. Сколько раз Великий Один хранил его в опасных походах. На своём веку старый мореход проводил в Вальгаллу многих, не всегда из похода возвращаются с удачей. А сегодня душа Уго пела: он исполнил всё, как задумал, и победил, даже не обнажив меча. Погибли шесть воинов, но сделанное ими стоит сотни жизней!
Едва шнек закачался у пристани, Уго заспешил по знакомому до последней щербинки настилу к большому дому Олафа.
– Я только вернулся из Белозера, младший брат конунга Ререга мёртв, хёвдинг! – доложил он прямо с порога, едва слуга проводил его в помещение. – Мы сделали всё как надо. Всё выглядело, как обычная воинская стычка. Перед делом я дал моим воинам питьё из грибов, это лишило их страха, они стали берсерками, сражались, как тигры, и ушли в Вальгаллу, отправив на тот свет немало храбрых ререгов. Их смерть была угодной Тору, хёвдинг!
– Благодарю, Уго! Ты получишь достойную награду. Ну, ступай, потискай свою жену! Гуннтор, иди сюда! – кликнул Олаф, когда старый моряк ушёл. Когда высокий и крепкий сын пришёл на зов, хмуря брови, как это всегда делает отец, у старого конунга приятно потеплело в груди: хорошего воина он воспитал себе на смену. Это была не пустая родительская похвальба, Гуннтор и в самом деле великолепно владел мечом, и уже не один десяток голов пал от его точных быстрых ударов. Но хёвдинг ничем не выдал своей радости.
Перед внутренним взором Олафа возникла картина детства его сыновей, когда он, вернувшись с охоты, выпустил из полотняного мешка перепуганного косулёнка.
– Это вам, – как всегда кратко бросил он сыновьям. Старший тут же схватил косулёнка и хотел выскочить с ним из дома, но Гуннтор вцепился в его рукав пальцами, как клещами. Старший почти на два года брат начал тянуть за собой младшего и почти вырвался у двери из его цепких рук. Гуннтор и в самом деле отпустил одну руку, но тут же со всего маху ударил старшего брата в нос. Тот завизжал от боли и ещё больше от страха, когда по его ладоням, прикрывшим лицо, побежала тёплая струйка крови. Мать было рванулась разнять драчунов, но Олаф грозным окриком остановил её. Гуннтор тем временем схватил косулёнка и вихрем помчался к сараям, чтобы в укромном месте, в одиночку насладиться привычным развлечением – разделыванием живого существа. Между тем Олаф подошёл к плачущему старшему сыну и отвесил ему тяжёлый подзатыльник за слабость и слёзы, которых не должен знать настоящий викинг. Потом сказал, глядя ему прямо в глаза, так, как когда-то ему самому говорил отец:
– Запомни, сын, и передай своему сыну, чтобы он сказал то же своему: мы, викинги, свободные люди фиордов, рождаемся, чтобы повелевать другими! Остальные народы существуют только для того, чтобы повиноваться нам. Тот, кто не может принести тебе пользу, должен умереть. Чем больше ты будешь убивать, тем больше тебя будут уважать и бояться, потому что власть покоится на силе. Запомни, кто силён – тот господин, кто слаб – раб или покойник. Ты должен быть только господином, если нет, то лучше умереть!
