– А разве тебе это тоже интересно? – искренне удивился градоначальник. – Я думал, что такие зрелища волнуют только мужчин.
– Не только мне, но и моим сёстрам, которые слышали разговоры о невероятной силе этого батыра, тоже интересно взглянуть! – отвечала, уводя разговор от себя, мудрая жена, а про себя подумала: «Если бы мужчины понимали, что на самом деле волнует женщин, то жизнь и тех, и других была бы намного приятней».
– Хорошо, Лайпи, я как раз хочу пригласить купца с его помощником к нам на праздник, который не отмечается у магометан, и значит, не будет гостей из Хорезма или Халифата, у них, ты знаешь, свои правила в отношении присутствия женщин.
– Тебе нравятся их дикие обычаи прятать женскую красоту, словно награбленные сокровища, в тёмных чуланах и сундуках?
– Нет, конечно, дорогая, но я не вправе этого показать, потому что нам не нужны неприятности.
* * *
В этот раз Сила, показывая свою мощь, ощущал на себе особое внимание. Рядом с городским головой, его гостями-баилами и богатыми купцами сидели в ярких одеяниях из синьских шелков их знатные жёны. Одна из них, похоже, жена градоначальника, выделялась небесно-голубым, будто струящимся нарядом и игривой улыбкой. За их спинами нет-нет да вспыхивали восторгом очи служанок.
Эти восторженные взгляды будто высекали в душе богатыря невидимые искры, и в нём вспыхивал внутренний пламень, приятно обжигая и даря такую силу, что самые тяжёлые гири он вздымал неожиданно легко, а крепчайшие цепи рвались, будто сами собой. А это рождало новые восторги булгарских жён.
* * *
Вскоре в лавку Аурайя в сопровождении охоронцев и двух служанок пожаловала жена самого градоначальника. Она принялась неторопливо перебирать шкуры, любуясь их золотистыми и серебристыми переливами, прикладывала то одну, то другую к себе, оценивая, к лику ли ей этот мех. Старый изведыватель, мимо которого не проскочили незамеченными неравнодушные взоры жены градоначальника, обращённые на Силу ещё там, в их доме, тут же кликнул помощника.
– Сила, помоги госпоже Лайпи выбрать самый добрый товар, принеси всё самое лучшее, что есть у нас для такой знатной жены! – молвил он на булгарском, с учтивым поклоном подавая гостье связку песцов.
Богатырь как всегда чуть смущённо вышел из складской половины лавки. Он принялся показывать гостье разные связки шкур соболей, белок, горностаев, лис, куниц и бобров, приносил из другого помещения всё новые и новые. Торг длился долго.
– Купец, пусть твой помощник завтра доставит всё, что я выбрала, ко мне домой, там и оплату получит, – стрельнув очами, будто добрый лучник, молвила знатная жена. Лавка опустела, а растерянный Сила всё стоял посредине, глядя вслед недавним посетителям.
– Эх, брат Сила, после таких взглядов я в молодости женатым человеком стал, – проговорил купец, невольно окунаясь в далёкие воспоминания.
– Ведаешь, Айер, меня ведь не очи жены градоначальника в душу ранили, – тихо молвил богатырь.
– Так и я не о госпоже реку, а об её служанке. У госпожи это блажь пустая, желание владычества, а вот у служанки её сама душа через очи с твоей душой разговор вела. Я давно на этом свете живу, многое понимаю.
– А что сталось с твоей женой? – осторожно спросил ободрит.
– Мор был большой, много народу сгинуло, вот и моя Весняна с сыном и двумя дочерьми… – тихо молвил изведыватель. – Она у меня красавица была, из словен, потому словенской речью я не хуже вепсской оволодел, а уж как в изведыватели попал, так и другим пришлось выучиться. – Айер ещё раз пристально глянул на помощника. – Да тебя, гляжу, брат, тоже крепко зацепило. Что ж, рад за тебя, настоящая-то любовь нам от богов даётся, береги её. То не беда, что она в служанках у градоначальницы, коли боги дают нам чувства светлые, то волей их могут свершаться чудеса, о коих мы и помыслить не можем.
Взволнованный Сила доставил на другой день меха в дом градоначальника. Потом пару раз приходила с разными поручениями и её прислужница по имени Серпике, тонкая грациозная с тёмными глубокими очами. Передавая дары разные от своей хозяйки, она вскидывала на Силу свой зачарованный взгляд, от которого богатырь вконец смущался, терялся и не знал, что молвить и куда девать свои могучие руки.
Итиль
Шумный и жаркий Итиль, особенно его восточная часть – Жёлтый город, где находились всевозможные торжища и мастерские, встретил разноязыкой круговертью, в которую, будто в водоворот, втянуло приехавших новгородских купцов. Множество торгового люду приезжает сюда из разных концов, более всего византийцев, арабов, славян, хорезмийцев. Потому и стояло посреди Сарашена три храма: христианский, для торговцев из Византии и дугих европейских стран; мечеть для арабов, хорезмийцев да тех купцов, кои хаживали торговать в Халифат; и, само собой, синагога иудейская, самая роскошная из трёх храмов Итиля, потому как иудеи и их хазарские единоверцы были самыми богатыми купцами и высшими чинами государства, включая самого Божественного Кагана и властителя Хазарии Каган-Бека. Им принадлежала самая доходная торговля рабами и шёлком, мехами, оружием и всяческими драгоценностями, а также сбор налогов со всех проходящих купеческих караванов.
Только не было здесь ни храма, ни капища для язычников. Потому купец Зуй заблаговременно сходил к славянским идолам ещё в Булгаре, где стояло такое капище, и старательно перечёл богу Велесу – владыке достатка и богатства – все свои товары, и попросил покровительства в удачной торговле, и чтобы купцы не перечили той цене, которую он скажет.
Едва встретившись с родичами в Итиле и передав им подарки, купец Зуй с помощниками поспешил разложить в лавке на торжище свой товар. А товар у него был добрый, и разноплеменный люд столпился вокруг, прицениваясь. Ещё бы, тут были отборные северные меха и изделия новгородских и ободритских кузнецов. Особый восторг у спокойных и величавых арабов вызывали болотные мечи и ножи с дивным серо-чёрным узором, напоминающим лепестки цветка, который не могли сотворить даже их прославленные на весь мир мастера, никто, кроме кузнецов из Вагрии, которых привёз с собой на Новгородчину князь Рарог. Купцы брали в руки дорогие клинки, любуясь, как на их до зеркальности сглаженной поверхности играют лучи яркого итильского солнца.
– Кара лыг, кара лыг! – одобрительно повторяли они на тюркском языке, что на словенском означало «чёрный цветок», и восторженно цокали языками в знак восхищения.
– Харалуж, харалуж, а как ты думал, он самый, – довольно кивал Зуй и крепко держал высокую цену.
Вечером, чтоб смыть с себя пот и пыль торжища, отправились Скоморох и Молчун на песчаный берег реки.
– Сдаётся мне, тот худощавый в рыжей шапке купец, что на словенском немного речёт и сегодня приценивался к нашему товару да языком цокал, наш с тобой собрат из хазарской тайной стражи, – молвил шустрый изведыватель, разоблачаясь у воды и незаметно оглядываясь по сторонам. Его спутник только согласно кивнул, развязывая на ощупь под рубахой пояс с четырьмя ножами.
