– Считается, что так кровотечение скорее остановится, – говорит он, и я впервые за долгое время тоже улыбаюсь. Мы оба прекрасно знаем: еще ни один человек на свете не умер от потери крови, порезавшись бумагой. Единственное последствие – пятна на дурацких финансовых документах; потом их без труда можно замазать. Ну а со мной все будет хорошо. – Извини, что вчера тебе не перезвонил, – продолжает Бен. – Что там у вас стряслось? – Он захватил с собой мою записку: «Нам нужно поговорить как можно скорее».
У меня потребность сейчас же излить Бену душу, рассказать ему об Эстер, о пожарной лестнице, о странном письме, которое начинается словами «Любовь моя», и так далее. Мне очень многое нужно рассказать Бену, но я этого не делаю.
Во всяком случае, сейчас. Я не хочу говорить здесь. Сплетни у нас на работе распространяются со скоростью лесного пожара, а мне меньше всего хочется, чтобы какая-нибудь любопытная сотрудница, сидящая неподалеку, рассказала всем остальным, какая я никудышная соседка или как Эстер от меня отказалась.
Нас с Беном и Эстер можно назвать закадычными друзьями. Мы как три мушкетера. Это я свела нас вместе. С Беном я была знакома по работе – мы поступили в компанию в один и тот же день и вместе провели восемь трудных часов в отделе кадров, заполняя горы документов, смотря бесчисленные видео, сидя на инструктаже. Я скучала невероятно, но через два часа Бен повернулся ко мне (мы сидели на вращающихся креслах в каком-то дурацком конференц-зале) и спародировал кадровичку, которая явно злоупотребляла ботоксом. Лицо у нее было совершенно застывшим; улыбаться она не могла.
Я так хохотала, что кофе полился у меня из носа. С тех пор мы дружим; почти каждый день вместе ходим на обед и позволяем себе роскошь сплетничать за кофе о наших юристах.
И вот настал день, когда я поселилась у Эстер; это произошло недели за две до того, как наша с Беном парочка превратилась в троицу.
Эстер предложила устроить вечеринку в честь моего новоселья. Она украсила квартиру и приготовила кучу закусок. Да, Эстер любит и умеет устраивать вечеринки. Она пригласила целую кучу своих знакомых: из книжного магазина, из средней школы, из дома и из квартала. Кроме того, она позвала к нам Коула, физиотерапевта с первого этажа, и Ноа с Пэтти из соседнего дома. Я пригласила Бена.
Все остальные приходили и уходили, но к концу вечера остались только мы с Эстер и Беном; мы все болтали и болтали, пока не наступило утро и Прия не позвонила ему, прервав наше веселье. Он нехотя ушел, но в следующие выходные вернулся – Прия была занята, потому что готовилась к зимней сессии.
«Он тебе нравится, да?» – понимающе спросила Эстер, когда Бен ушел.
«Неужели это так заметно?» – удивилась я. Правда, потом я призналась, что мои чувства не имеют никакого значения, потому что у Бена есть подружка. Мы с Эстер сидели на диване бок о бок, глядя в почерневший телеэкран.
«Что ж, – заметила Эстер простодушно и откровенно, как всегда, – значит, он многого в своей жизни лишается… Ты ведь это понимаешь, Куин? – И я кивнула, хотя, конечно, ничего не понимала. – Он многое теряет». Она была так убедительна, что я невольно ей поверила.
На следующие выходные Бен снова пришел расслабляться со мной и Эстер.
Если на свете есть человек, способный помочь мне найти Эстер, то это Бен.
– Что случилось? – спрашивает Бен, но я ничего ему не рассказываю, а отвечаю вопросом на вопрос, прижимая платок к пальцу, чтобы остановить кровь:
– Пообедать хочешь?
Хотя нет еще и одиннадцати, он не возражает.
– Пошли! – говорит он, я встаю с кресла, и мы выходим вместе.
Мы идем в «Сабвей», как всегда, и, как всегда, я беру одно и то же: сэндвич из белого хлеба с ростбифом, а он – куриный салат. После того как мы усаживаемся в отдельной кабинке у окна, я признаюсь:
– Вчера Эстер не было всю ночь… – Я понижаю голос и почти шепчу: – Эстер не было дома и в ночь с субботы на воскресенье.
На Уобаш-авеню идет стройка, поэтому там всегда очень шумно: работают отбойные молотки, визжат пилы, шлифовальные станки и тому подобное. Я стараюсь отстраниться от шума. Строительного шума. С дюжину постоянных посетителей в зале выстроились в длинную очередь; все они нетерпеливы, голодны и все громко разговаривают по телефону.
Так называемый сэндвич-мейкер задает всем один и тот же вопрос, как заезженная пластинка:
– Белый или пшеничный? Белый или пшеничный?
На долю секунды я представляю, что в зале только мы с Беном, что нам не докучает запах овощей, сыра и свежеиспеченного хлеба, что мы в каком-нибудь романтичном месте, вроде «Траттории номер 10» на Дирборн, или в «Эвересте», или наверху здания Чикагской фондовой биржи (туда я, скорее всего, никогда в жизни не попаду). Мы едим каре ягненка или филе из оленины и смотрим на Петлю с сорокового этажа. Официанты и официантки называют нас «сэр» и «мадам»; нам подают шампанское, а на десерт – одну порцию сорбета с двумя ложками; такое столовое серебро мне, скорее всего, не по карману. Вот что такое настоящая романтика. Я представляю, как Бен прижимается ко мне коленом под столиком бистро, как он недрогнувшей рукой находит мою руку под накрахмаленной скатертью, и я с грустью признаюсь ему: «Эстер не было дома и в ночь с субботы на воскресенье».
Бен подносит вилку ко рту, но тут же опускает ее, забыв о салате.
– Что значит – Эстер не ночевала дома? – спрашивает он. Озабоченность проявляется в морщинах у него на лбу и висках. Он лезет в карман за телефоном, находит список контактов и пролистывает его до Эстер.
– Возможно, она злится на меня, – говорю я.
– С чего бы ей злиться на тебя? – спрашивает он, и я говорю, что не знаю, но на самом деле я знаю, и это не что-то одно само по себе, а целая вереница событий, которая привела к тому, что я – плохая соседка.
– Не знаю, – повторяю я. – Наверное, я ее подвела.
Но Эстер тоже меня подвела, и теперь я одновременно грущу и злюсь. Я понимаю, что Бен пытается дозвониться Эстер. Положив руку ему на плечо, я объясняю, что это бесполезно.
– Ее телефон остался дома, – сокрушенно сообщаю я.
Из-за того что Бен умен, умеет рассуждать логично и систематизировать знания (все качества, которых недостает мне, и поэтому мы с ним, как мне кажется, идеальная пара, как инь и ян), он отбрасывает эмоции и сосредотачивается на главном.
– Позвони в книжный, – советует он. – Спроси, выходила ли она сегодня на работу. Кстати, а у родителей ее нет?
– У нее только мама, – отвечаю я.
Во всяком случае, я думаю, что у нее только мама. Эстер никогда не упоминала об отце, о брате, о сестре, о собаке или даже морской свинке. Правда, в коробке на складе есть снимок какой-то семьи – какой-то, но ее ли? Из-за той фотографии в декабре прошлого года Эстер чуть не ампутировала мне палец! Я заглянула в коробку и спросила: «Кто это?» «Никто», – сухо ответила Эстер, прищемив мне палец крышкой коробки.
