И все же перед тем как пойти спать, я собираю все свои находки и сажусь в эркере в гостиной, перебирая их по одной и перечитывая письма, которые начинаются словами «Любовь моя». Я читаю лекции о семи стадиях горя, провожу пальцами по имени психотерапевта, оттиснутому на визитке. На улице темно, огни большого города похожи на мириады ярких золотых звезд. Почти никто из соседей, как и я, не задергивает шторы. Жильцы сидят в полностью освещенных комнатах, куда снаружи может заглянуть кто угодно. Доступность – неотъемлемая часть жизни горожан; вот и я приучилась не задергивать шторы и впускать в комнату огни большого города, а также любопытные взгляды соседей. Трудно представить себе нечто подобное в родительском разноуровневом доме. Мама закрывала занавеси и жалюзи при первом признаке сумерек, как только звезды и планеты делались видны невооруженным глазом. Мы отгораживались от внешнего мира задолго до захода солнца. Я смотрю в окно и восхищаюсь всем, что вижу: освещенными зданиями, звездами, планетами, мерцающими огнями пролетающего в небе самолета. Он бесшумно движется на высоте десять километров. Интересно, что видят пассажиры с такой высоты? Видят ли они меня?
Потом я смотрю вниз, на улицу, и вдруг замечаю одинокую фигуру, которая стоит в тени на Фаррагут-авеню и смотрит наверх, на мое окно… прямо на меня. Мне кажется, что это женщина; ветер играет прядями ее волос, и они порхают вокруг головы, словно дюжина бабочек, которые хлопают хрупкими крылышками. По крайней мере, мне кажется, что я все вижу, хотя уже стемнело. Одинокая фигура нисколько не пугает; даже наоборот, она внушает не тревогу, а надежду. Эстер? Она стоит вдали от фонаря и потому почти неразличима, невидима. Она как будто прячется. И все же она есть.
«Пожалуйста, пусть это будет Эстер», – мысленно прошу я. Она вернулась домой! Вернулась по крайней мере отчасти, хотя еще не убеждена в том, что можно войти. Я должна убедить ее. Вскакиваю, понимая, что с улицы меня прекрасно видно. Я как будто в аквариуме. Машу рукой. Мне не страшно. Вглядываюсь в темноту в ожидании ответного жеста. Очень надеюсь, что одинокая фигура помашет мне – хотя бы чуть-чуть, едва заметно. Вначале я ничего не вижу. А потом… Она нерешительно взмахивает рукой. Или мне кажется? Эстер!
Я бросаю то, что держу в руках, и быстро выбегаю из квартиры, спускаюсь по плохо освещенной лестнице. Лишь бы только она не убежала! Если там Эстер, я должна убедить ее остаться. Я бегу. «Останься, – твержу я себе. – Не уходи!» Не раз спотыкаюсь – так быстро я в жизни не бегала. Чтобы не упасть, не удариться пятой точкой о ступеньки, хватаюсь за перила. Выбегаю на улицу, бросаюсь на ту сторону, не обращая внимания на машины.
– Эстер! – зову я, один раз шепотом, чтобы не разбудить соседей, а во второй раз в голос.
Ответа нет. Бегу вперед, туда, где полминуты назад я видела фигуру – или мне только так казалось, теперь я ни в чем не уверена. В том месте никого нет. Ряд припаркованных вдоль улицы машин, невысокие дома. Улица пустынна. Я смотрю направо, налево, но не вижу никаких признаков жизни. Ничего. Пусто. Фигура, которую я видела – или думала, что вижу, – исчезла.
Эстер нет.
В тоске поворачиваю назад, к своему четырехквартирному дому, но возвращаться домой мне не хочется. Какое-то время я брожу по улицам Андерсонвилля, по тем местам, где мы с Эстер любим бывать, и ищу ее. Все здесь мне знакомо. Наши любимые рестораны, наша любимая кофейня, магазинчики дорогих подарков на углу Кларк и Беруин. Приставив ладонь козырьком ко лбу, заглядываю внутрь – вдруг Эстер там. Но ее нигде нет.
Прохожу мимо театра на Кларк-стрит; судя по афишам, там идет сатирическая пьеса. Эстер умирала от желания посмотреть спектакль, а я отказалась пойти. «Люблю смотреть представление со стереозвуком и попкорном, – сказала я Эстер несколько недель назад, когда она просила составить ей компанию. – И попкорна должно быть много…». Помню, я еще долго разглагольствовала о том, какой отстой живой театр.
Жаль, что я тогда не заткнулась и не пошла с ней.
Из театра выходят зрители богемного вида. Поспешно открываю фото Эстер в телефоне и показываю одному из них:
– Вы не видели эту девушку? – Руки у меня дрожат. – Она была на представлении?
Зритель качает головой и возвращает мне телефон. Он не видел Эстер, и я с грустью смотрю, как он и его расфуфыренные друзья уходят, радостно смеясь, обсуждая пьесу: настоящая бомба, говорят они.
Я брожу по затихающим городским улицам, которые пустеют у меня на глазах. Спускается ночь; вдали затихают шаги, кругом все темнеет. Прохожу мимо католической церкви, где Эстер поет в хоре. Двери огромного храма в неоготическом стиле не заперты, несмотря на поздний час. Я тяну за почерневшую ручку и вхожу, тихо и безнадежно зовя Эстер.
– Эстер! – шепчу я, идя по проходу и озираясь по сторонам. Если она не дома, не спит в своей постели, где же ей быть, как не здесь?
Но в церкви пусто, и я слышу лишь эхо собственных слов, особенно гулких в пустом помещении. Эстер здесь нет.
Постепенно свыкаюсь с мыслью о том, что мне придется одной, без Эстер, вернуться в пустую квартиру. Когда я приду, Эстер там не будет, она не будет ждать меня. Во всяком случае, сегодня. Утешает одно: возможно, Эстер вернется домой завтра. Завтра будет двое суток, сорок восемь часов с тех пор, как она пропала. Диспетчер службы 311 уверяла: обычно пропавшие возвращаются через двое-трое суток. Значит, завтра, твержу я себе. Завтра Эстер вернется домой… Может быть.
Ночью мне не спится. Проворочавшись какое-то время в постели, я встаю, иду в комнату Эстер и включаю свет. Не знаю почему, но ноги сами ведут меня к стоящему на полу шредеру. Я снимаю крышку и вываливаю содержимое на деревянный пол, а потом стою и смотрю на кучу бумаги. Одни ленты нарезаны из обычной белой бумаги для принтера, но попадаются и более плотные, разноцветные – зеленые, синие, желтые. Обращаю внимание на глянцевые полоски фотобумаги. Провожу пальцами по гладкой, блестящей поверхности, гадая, кто был на фото – да и фото ли это вообще? Машинально вытаскиваю из общей кучи полоски фотобумаги, откладываю их в сторону.
Интересно, сколько понадобится времени, чтобы выбрать все нужные полоски и снова соединить их? И возможно ли такое вообще? Не знаю, но я твердо решила попробовать.
Алекс
Походка у него характерная, приметная. Шаги короткие, вес тела больше приходится на пятки, чем на носки или на всю ступню. Это почти незаметно, только я все вижу, потому что иду за доктором Джайлсом, держась шагах в двадцати позади и стараясь, чтобы он меня не заметил. Возможно, у меня тоже необычная походка: я осторожно крадусь по улице, прячась за высокими, толстыми дубами всякий раз, как он замедляет шаг или даже вздыхает. В руке сжимаю мобильник, готовый притвориться, будто с кем-то разговариваю, если он вдруг обернется и увидит меня. На всякий случай я отключил в телефоне звук.
Обычно доктор Джайлс не ходит домой пешком. Он и сегодня должен был поехать на машине. Его практичный седан припаркован на дорожке рядом с синим домиком, где у него приемная. Хотя многие люди в нашем городке ходят пешком или ездят на велосипедах, даже когда температура падает почти до нуля, доктор Джайлс предпочитает автомобиль. Что же случилось сегодня? Оказывается, у его седана спустило колесо. Точнее, на его машине проколота покрышка. Стоя на другой стороне улицы, я смотрел, как он проводит пальцами по месту прокола, как в ужасе смотрит на спущенное колесо. Наверное, воздух выходил из камеры медленно, постепенно после того, как он напоролся на гвоздь или на камень. А может быть, колесо прокололи специально. Кто знает?
