На ней пальто, шапка, а в руках у нее лопата. «Неужели лопата?!» – удивляюсь я, разглядывая то, что она сжимает в руках. Да, лопата.
Она идет прочь. Меня она не замечает – я крадусь следом шагах в двадцати от нее. Мы проходим центр городка и движемся к старому кладбищу. Опять! Я иду на цыпочках, стараясь заглушить шаги. Сама Перл словно летит по воздуху.
С замиранием сердца смотрю, как Перл распахивает скрипучую металлическую калитку, идет по ковру из палых листьев. Я по-прежнему крадусь следом. Еще очень рано, солнцу только предстоит развеять густой туман, окутавший землю, сгустивший воздух в облака. Мы всю дорогу словно идем по облакам: Перл впереди, я сзади. Видимость не больше десяти шагов, так что мы оба понятия не имеем, что там дальше. По крайней мере, я понятия не имею, что там есть и чего нет, как будто я – Христофор Колумб, подозревавший, что с плоской земли можно упасть. Черное сереет в тумане – кора деревьев, металлическая калитка. Из-за тумана все какое-то размытое, белесоватое. Ветки и старые надгробные плиты становятся неосязаемыми, а по краям словно исчезают. Растворяются в тумане у меня на глазах. Горят уличные фонари, но их свет не проникает дальше десяти шагов. Я то и дело спотыкаюсь – о камни, древесные корни и надгробные плиты. Мы идем к могиле Женевьевы. Перл не знает, что я тоже здесь. Я держусь в отдалении, полностью скрытый густым туманом и ветками разросшихся кустов. У меня на глазах она втыкает в землю лопату и начинает копать.
Куин
На улице холодно. Солнечно, правда, но солнце особо не помогает.
Солнце отражается от стекол зданий, ослепляя меня. Я замедляю шаг. Слепит глаза, я ничего не вижу, хотя видеть нужно – я пробиваюсь в толпе народу, оглядываясь вперед, назад, спеша в Миллениум-парк. То и дело оборачиваюсь, проверяя, не следят ли за мной.
На улице около нуля; по всей Мичиган-авеню рабочие зажигают праздничные гирлянды на домах и на деревьях. Сейчас еще слишком рано для Рождества, только ноябрь, однако через несколько дней появятся Микки и Минни и возглавят парад, фестиваль света, на который мы с Эстер вместе ходили в прошлом году.
В этом году уже не пойдем.
Вспоминаю красную линию, перечеркнувшую мою шею на изрезанной фотографии, и думаю: «В этом году я, возможно, умру».
Улицы оживленные. Между утренним часом пик и обедом тротуары переполнены людьми; толпы стоят на всех перекрестках и ждут, когда переключится светофор. Мимо проносятся такси, слишком быстро – явно выше разрешенной скорости в тридцать миль в час. Я стою на перекрестке, жду зеленого. Смотрю, как таксист жмет на тормоза, испугав женщину посреди улицы. Она роняет коврик для йоги, показывает таксисту средний палец, но он проносится мимо – ему все равно.
А я спешу в Миллениум-парк.
Миллениум-парк – огромный парк в самом центре Чикаго. Помимо собственно парка, там есть сад, открытая эстрада, каток, фонтан с зеркальным прудом – и, конечно, «Боб». Это скульптура, у нее есть название, только я никак не могу вспомнить его, пробегая мимо. Большинство чикагцев очень к месту называют ее просто «Бобом». Она похожа на боб. «Если кто-то говорит как боб и ходит как боб, возможно, это боб и есть».
Каждый день в Миллениум-парк приходят тысячи людей, и чикагцев, и приезжих. Миллениум-парк – одна из городских достопримечательностей. Дети брызгаются в зеркальном пруду; в них попадают струи воды из фонтана «Корона». Они валяются на спине рядом с «Бобом», чтобы полюбоваться своими отражениями в стальных пластинках, похожих на кривые зеркала. Они едят в уличных кафе, слушают живую музыку на лужайке у павильона, ловя лучи теплого летнего солнца. Они бродят по тропинкам и мостикам в парке и едят мороженое под высокими деревьями.
Но не сегодня.
Сегодня слишком холодно.
Я не подумала об этом, когда предложила детективу встретиться в людном месте, на нейтральной территории.
Я пришла рано. В ожидании детектива пытаюсь спрятаться среди голых ноябрьских деревьев, но они прозрачны, за ними не укроешься. Туристы с камерами проходят мимо и просят сфотографировать их. Я отказываюсь. Говорю, что спешу.
Поскольку надо как-то убить время, захожу в небольшое кафе. Заказываю латте и сажусь за столик у дальней стены. На столе лежит газета – ее, должно быть, кто-то забыл. Закрываю ею лицо и думаю о фотографии, разрезанной на миллион полосок – они валяются на полу в комнате Эстер. Это угроза, откровенная угроза. Она хочет лишить меня жизни. Эстер сфотографировала меня, а потом перечеркнула мою шею красным фломастером. Вот явное доказательство того, что она желает мне смерти.
Мелкими глотками пью латте; руки у меня так дрожат, что я проливаю кофе – ничего удивительного. Я никому не смотрю в глаза. Без конца достаю телефон и проверяю, не звонил ли Бен. Где Бен?
Приближается назначенное время, и я спешу в условленное место встречи: на западную сторону фонтана «Корона».
Вокруг фонтана и пруда стоят деревянные скамьи. Когда я подхожу, детектив уже ждет меня. Я сразу понимаю, что это он, потому что… ну потому, что он выглядит как типичный коп: приземистый и мрачный здоровяк. Мне кажется, что он вечно портит своей мрачностью воскресные званые ужины… правда, я ничего о нем не знаю. Он сидит без куртки, как будто холод его не берет; ну а меня он едва не парализует. На нем рубашка, застегнутая сверху донизу, и черные джинсы. «Неужели кто-то до сих пор носит черные джинсы?» – думаю я, обходя зеркальный пруд и направляясь к детективу Роберту Дэвису. Оказывается, носит.
Я нервничаю. Более того, я сама не своя от страха. Все время гадаю, что ему от меня нужно. Стандартная ли это процедура в том случае, если человек пропал без вести? Не знаю. Жаль, что Бен не отвечает на мои звонки; вот бы он был здесь со мной и шел на полшага впереди, а мы держались бы за руки и вместе отвечали на вопросы мрачного детектива. Но Бена нет. А раз его здесь нет, придется действовать самой. Хотя рыцарь в сверкающих доспехах – это замечательно, на сей раз мне самой придется себя спасать.
Я подсаживаюсь к детективу на холодную деревянную скамью. Называю свое имя, а он называет свое, хотя я его, конечно, и так уже знаю. Место не совсем свободное; здесь есть и другие. В конце концов, Чикаго – большой город. Правда, окружающие заняты своими делами: фотографируют небоскребы, кормят голубей картошкой фри, ругают детей.
На нас с детективом никто не смотрит.
Детектив Роберт Дэвис лысеет. Кажется, это называется «облысение по мужскому типу». У него высокий лоб. Зато в его шевелюре пока нет ни одного седого волоска. Хоть чем-то можно гордиться… Наверное, трудно стареть.
Он достает крошечный блокнот и спрашивает:
– Давно пропала Эстер?
– В воскресенье, – отвечаю я, но тут же уточняю, чувствуя себя немного виноватой из-за того, что прошло уже пять дней с тех пор, как я видела Эстер собственными глазами. – Или, может быть, в ночь с субботы на воскресенье. – Невольно смотрю на свою правую руку, на серебряный браслет с овальным камнем. Не могу заставить себя взглянуть детективу в глаза.
