Все абсурдное становится абсолютно логичным, если только предположить, что речь шла не о войне с Германией, а о войне с Финляндией. Вот тогда весь этот длинный, эмоционально взвинченный монолог становится вполне разумным. Даже если война с Финляндией начнется «на месяц, на полмесяца, на неделю» позже, это уже даст огромный выигрыш для Красной Армии. И Тимошенко, и Мерецков вечером 21 июня понимали, что Гитлер все-таки смог опередить их. Красной Армии придется вступить в войну в крайне тяжелой ситуации: мобилизация еще не завершена (хотя в рамках скрытой мобилизации сделано было и немало), оперативное развертывание группировок войск на западном ТВД еще только начинается, десятки дивизий Второго Стратегического эшелона находятся в железнодорожных вагонах, разбросанных на гигантских пространствах от Дальнего Востока до Смоленска и Шепетовки. Еще один противник (Финляндия) и еще один действующий фронт на северных подступах к Ленинграду сейчас совсем не ко времени.
И Тимошенко, и Мерецков, и сам Сталин катастрофу такого масштаба, которая произошла в реальности, не ожидали. В Москве надеялись на то, что даже в столь неблагоприятной обстановке Красная Армия лишь немного попятится назад, а затем сможет перейти в контрнаступление. Это не гипотеза, это факт. Директива № 3, отправленная в войска в 9 часов вечера 22 июня за подписью Тимошенко и Жукова, ставила задачу занять Люблин и Сувалки «к исходу 24 июня». Возможно, это было обычное «планирование по-советски»: если хочешь получить машину кирпича – закажи две, одну, может быть, и привезут. Пусть и не 24 июня, а 4 июля, но перенести боевые действия на территорию противника Сталин надеялся в самом ближайшем будущем.
При таких представлениях о возможном развитии военно-политической ситуации оттянуть начало войны с Финляндией хотя бы на пару недель было чрезвычайно важно. После перехода Красной Армии в решительное наступление на Западе финское руководство десять раз подумало бы о том, нужно ли ему «пристегивать» свою страну к разваливающейся телеге Третьего рейха. Вот поэтому вечером 21 июня перед Мерецковым и могла быть поставлена задача «сделать максимум возможного и даже толику невозможного» для того, чтобы война с Финляндией «завтра не началась».
На следующих страницах мемуаров Мерецкова мы обнаруживаем прямое подтверждение гипотезы о том, что в возможность оттянуть начало войны с Финляндией он верил и к реализации этой возможности стремился:
«…На советско-финляндской границе пока было спокойно. Видимо, Финляндия выжидала, чтобы принять наиболее благоприятное для себя решение. Но сколько собиралась она ждать? Месяц, неделю, день?.. В связи с этим группе офицеров штаба округа я поручил подсчитать, чего и сколько может понадобиться округу при различных ситуациях: если Финляндия выступит тотчас, выступит позднее или не выступит совсем (подчеркнуто мной. – М.С.); если нам пришлют подкрепление, не пришлют его или мы сами должны будем помогать другим округам и т. д. В мирное время невозможно предусмотреть все комбинации, которые могут возникнуть после начала войны, особенно когда сама война идет не так, как предполагали. В таких случаях нужно проявлять максимальную оперативность и перестраивать планы в соответствии с конкретными обстоятельствами…»
23 июня 1941 г. установка на максимально возможную отсрочку начала боевых действий была фактически подтверждена поступившими в штабы Северного фронта и Северного флота указаниями «границу не перелетать и не переходить, никаких боевых действий против Финляндии впредь до особого распоряжения не производить».
Затем наступил день 24 июня. Может быть, не знакомый с донесениями загадочных «достоверных источников» Мерецков имел неосторожность возразить. Может быть, просто недостаточно горячо поддержал очередное мудрое решение всезнающего «вождя». В обстановке дошедшей уже до пределов массового помешательства «шпиономании» этого могло оказаться достаточно для того, чтобы прозвучал вопрос: «Скажите честно, товарищ Мерецков, как подобает коммунисту – есть ли у Вас желание по-настоящему воевать с немцами и их пособниками? Если нет у Вас такого желания – скажите прямо…»
Вот после этого и произошло все то, что произошло в реальности.
Кто, и самое главное – зачем, подбросил Сталину эту явную дезинформацию? Ответа на этот вопрос нет, и едва ли достоверный ответ на такие вопросы будет в обозримом будущем найден. Дезинформация могла быть внедрена по разведывательным каналам германскими спецслужбами, крайне заинтересованными в провоцировании полномасштабной войны между Финляндией и СССР. Люди, доложившие эту дезинформацию Сталину, могли и сами не осознавать того, что противник использует их в своих целях. Не исключен и вариант прямой и осознанной измены.
Предположим далее, что спустя некоторое время Сталин получил исчерпывающее доказательство того, что «достоверные источники» его обманули. Этим доказательством был факт отсутствия хотя бы единичных налетов немецкой авиации на Ленинград. Что бы и как бы ни докладывали ему о «блестящих результатах» налета на «аэродромы немцев в Финляндии», Сталин не был настолько наивен и настолько несведущ в военном деле, чтобы поверить в то, что «сталинские соколы» одним махом уничтожили на земле все 600 самолетов противника. Отсутствие налетов на Ленинград лучше любых агентурных «источников» свидетельствовало о том, что никакой немецкой авиации на финских аэродромах нет и не было. Более того – и хуже того – к концу лета 1941 г. Сталин получил самые убедительные подтверждения того, что провоцировать Финляндию на войну не следовало. В конце августа 1941 г. финские войска, не дожидаясь сталинских «уступок», полностью вернули себе все потерянные по условиям Московского мирного договора 1940 г. территории, а в Приладожской Карелии даже продвинулись гораздо далее на восток от границы 1939 г.
Иногда, правда, очень редко, Сталин вспоминал о своих верных слугах, которых «оклеветали подлецы». Редко, но такое бывало. Такое произошло, например, с арестованным 7 июня 1941 г. наркомом вооружений Ванниковым.
В порядке ответной благодарности товарищ Ванников возглавил позднее советский «атомный проект» и вручил товарищу Сталину «боеприпас» немереной мощи. Ну а в начале сентября 1941 года судьба улыбнулась и Мерецкову.
Часть 4
Крах
Глава 4.1
«Пойдут машины в яростный поход…»
Если авиационный удар по Финляндии, состоявшийся 25–26 июня 1941 г., хотя бы изредка упоминался в особо толстых книжках советских историков, то про наступательные действия наземных войск Красной Армии на финской территории практически ничего ранее не писалось. И тем не менее такие действия в июле 1941 года состоялись. Или, точнее говоря, начались, но были прерваны «на самом разбеге». Вспомнить о них необходимо, ибо для оценки реальной боеспособности Красной Армии образца 1941 года они будут столь же показательны, как и результаты «сокрушительного удара по финским аэродромам».
Главной ударной силой развернутой на Карельском перешейке 23-й армии был 10-й мехкорпус (командир – генерал-майор И.Г. Лазарев). Как и все прочие мехкорпуса Красной Армии, 10 МК имел в своем составе три дивизии: две танковые (21 тд и 24 тд) и одну моторизованную (198 мд). Наиболее боеготовой дивизией корпуса была 21-я танковая, сформированная на базе 40-й Краснознаменной танковой бригады – ветерана боев «зимней войны». Слабым звеном 10 МК была 24-я танковая дивизия, сформированная на базе 11-го запасного танкового полка и принявшая от него сильно изношенную материальную часть: 133 «БТ‑2» и 94 «БТ‑5», всего 227 танков выпуска 1932/1934 годов. Что же касается 198-й моторизованной дивизии, то она имела всего несколько десятков исправных танков (при штатной численности танкового полка моторизованной дивизии в 258 единиц) и, по сути дела, была обычной стрелковой дивизией, правда, с необычно большим количеством автотранспорта.
