Тогда тов. Молотов изложил содержание телеграммы полпреда СССР в Германии тов. Шкварцева о пресс-конференции 25 сентября в германском МИДе, где зав. отделом печати Шмидт заявил, что опубликовано коммюнике Финляндского правительства о подписании германо-финского соглашения о транзите через Финляндию германских войск в Норвегию. Кроме того, в Берлине агентством Юнайтед Пресс распространяется бюллетень, в котором сообщается о высадке 24 сентября германских войск в финском порту Вааза и о том, что высший офицерский состав, прибывший с войсками, разместился в гостиницах Вааза.
Типпельскирх вновь ответил, что ему ничего не известно по этому вопросу.
Тов. Молотов заявил, что он имеет сведения о высадке германских войск в Финляндии в городах Вааза, Улеаборг и Пори, и вновь спросил, известно ли это Типпельскирху.
Типпельскирх ответил, что он слышал об этом от журналистов, но большего он не знает.
Тов. Молотов сказал, что, видимо, с Финляндией также заключен какой-то договор, и Советское правительство хочет получить информацию об этом договоре, о его целях, а также полный текст его и дополнительные секретные статьи, если таковые имеются…» (120, стр. 273)
Вероятно, товарищ Молотов не допускал и мысли о том, что «высший офицерский состав разместился в гостиницах Вааза» просто для того, чтобы выспаться и отдохнуть после утомительного морского путешествия (со своим «офицерским составом» Молотов и его Хозяин не церемонились). В воспаленном извечной подозрительностью сознании тараканы разрослись до размера слонов, и безвестная провинциальная гостиница обратилась в «штаб армейской группировки вермахта» в Финляндии. Вот так Судьба в очередной раз смилостивилась над народом Суоми.
Проявленные Сталиным чрезмерная осторожность и исключительная сдержанность (читатель вправе подставить и другие слова) спасли Финляндию. Отнюдь не отказываясь от своих «прав», предусмотренных Секретным протоколом от 23 августа 1939 г., кремлевские властители решили получить от Гитлера дополнительное подтверждение этих прав прежде, чем приступить к военному решению «финского вопроса». Надо ли доказывать, что в азартной шулерской игре с берлинским аферистом такая тактика не могла не привести к позорному конфузу?
Если август 1939 г. может считаться «звездным часом» сталинской дипломатии, то ноябрьский (1940 г.) визит Молотова в Берлин был, наверное, самым крупным провалом. Правду сказать, и ситуация стала несравненно сложнее.
В августе 1939 г. «все козыри» были на руках у Сталина. У него была крупнейшая сухопутная армия мира, самая большая боевая авиация, огромные табуны танков (численно превосходящие танковые войска всех стран Европы, вместе взятые). То, что реальная боеспособность этой стальной армады, мягко говоря, не соответствует ее размерам, в августе 39-го еще никто не мог знать наверняка. Более того, на полях сражений гражданской войны в Испании «легкие немецкие танки в борьбе с республиканскими (т. е. советскими) пушечными танками не входили ни в какое сравнение и расстреливались беспощадно», и это, надо полагать, заметил не только будущий начальник Главного автобронетанкового управления РККА генерал армии Павлов (слова которого мы процитировали выше), но и военные специалисты Германии.
Летом 1939 г. Гитлер имел неосторожность (если не сказать – глупость) заявить во всеуслышание о своем желании расправиться с Польшей. Таким образом, успех (или неуспех) польской кампании – первой крупной операции новорожденного вермахта – оказался неразрывно связан с личным авторитетом Гитлера и его претензиями на роль «избранника Провидения». Заявить оказалось легче, чем сделать. К 16 августа (начиная с этого дня Берлин буквально засыпал Молотова телеграммами с просьбой принять Риббентропа) лето уже почти закончилось, до начала осенней распутицы оставалось не более месяца, и все мыслимые сроки начала военных действий подходили к концу.
Польша же получила официальные «гарантии» неприкосновенности своих границ от Франции и Англии, а товарищ Сталин загадочно курил свою знаменитую трубку. 14 августа газета «Правда» (официальный, заметьте, печатный орган той партии, Генеральным секретарем которой был сам Сталин) писала:
«Политика мира отнюдь не означает уступок агрессорам, уступок, лишь разжигающих хищнические аппетиты захватчиков… Большевики не пацифисты. Настоящая защита мира состоит не в уступках агрессору, а в двойном ударе на удар поджигателей войны…»
И как же надо было понимать такие слова? Не означали ли они готовность одного-двух миллионов советских «добровольцев» по первому зову партии и правительства прийти на помощь трудящимся братской Польши? Да, предвоенные советско-польские взаимоотношения внешне были очень далеки от дружбы, но уж советско-германские внешне выглядели еще хуже. «Виновники и поджигатели второй империалистической войны налицо. Это фашизм – преступное и грязное порождение послевоенного империализма». Эти слова 31 июля 1939 г. «Правда» написала отнюдь не про Польшу…
В августе 1939 года Сталин мог помиловать Гитлера, а мог и погубить. И неслучайно 21 августа, в ожидании ответа из Москвы, Гитлер метался по кабинету, как загнанный зверь. В тот момент он был готов отдать Сталину даже больше, чем Сталин готов был потребовать. И это отнюдь не «художественная гипербола». 24 июня 1940 г., в момент обострения конфликта вокруг Бессарабии и Буковины, Риббентроп подготовил докладную записку, в которой напомнил Гитлеру о следующих обстоятельствах московских переговоров августа 1939 года: «Фюрер уполномочил меня заявить о германской незаинтересованности в территориях Юго-Восточной Европы – вплоть до Константинополя и Проливов, если бы это было необходимо. Последнее, однако, не обсуждалось» (70, стр. 59).
Вплоть до Константинополя и Проливов! Московские цари об этом могли только мечтать…
В ноябре 1940 года дружба со Сталиным уже не была для Гитлера вопросом жизни и смерти. В скобках заметим, что последующие события с очевидной ясностью показали, что Германия могла воевать и без советской нефти (более того – даже против советской нефти, приводившей в движение десятки тысяч танков и самолетов Красной Армии). Соответственно, изменилось и отношение Гитлера к московскому партнеру: от истерического «любой ценой» в Берлине перешли к придирчивой калькуляции «прибыли и убытков», которые приносит им союз со Сталиным. В любом случае платить и дальше (платить завоеванными силой германского оружия территориями, платить поставками новейших образцов военной техники и промышленного оборудования) за одно только невмешательство Советского Союза в дела Западной Европы Гитлер уже не хотел.
В этой качественно новой ситуации Москва должна была, вероятно, принять новое Большое Решение. Предстояло определиться: с кем и против кого Советский Союз намерен завершить мировую войну. Другими словами: или заключить полноценный военный союз с Германией и совместными усилиями разгромить Британскую империю «в небесах, на земле и на море» – и после этого потребовать и получить свою долю в колоссальном «британском наследстве». Или снова назвать Гитлера «преступным и грязным порождением империализма» и со словами «наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами» нанести сокрушительный удар по тогда еще почти беззащитным (1 октября у границ СССР было сосредоточено порядка 30 дивизий вермахта) восточным рубежам «Третьего рейха».
