Тогда же, в конце весны 1941 г., стали качественно меняться и германо-финляндские отношения. Вопрос этот тщательно затуманен и преднамеренно искажен усилиями двух поколений советских (а теперь и российских) историков. Тем не менее разгрести эту кучу и достать из нее жемчужное зерно реальных событий и фактов не так уж и сложно.
По состоянию на 25 июня 1941 г. никакого публичного, открытого договора между Финляндией и Германией не было. Между этими двумя странами поддерживались нормальные дипломатические отношения – но не более того. Между Финляндией и Германией не существовало ни Договора о ненападении (германское предложение заключить такой договор финская сторона отклонила еще весной 1939 г.), ни Договора о дружбе и взаимопомощи (подобного тому, что был заключен между СССР и «народным правительством» Куусинена). Финляндия не присоединилась к Тройственному пакту и не вела (в отличие от Советского Союза) переговоров о таком присоединении. Таким образом, с точки зрения формально-юридической, межгосударственные отношения Германии и Финляндии находились на гораздо более низком уровне, нежели взаимоотношения Германии и СССР. Между двумя последними был заключен «Договор о дружбе и границе»; министр иностранных дел Германии в качестве полномочного представителя Гитлера дважды посетил Москву, где вел официальные переговоры с участием Молотова и Сталина; глава правительства СССР Молотов посетил Берлин, где вел вполне официальные переговоры с Гитлером. Ничего подобного, ничего даже близко похожего между Берлином и Хельсинки не происходило.
Имеет ли смысл обсуждение вопроса о наличии или отсутствии официальных, публичных договоренностей?
Применительно к гитлеровской Германии и сталинской империи – нет. Оба диктатора в любой момент готовы были разорвать любой международный договор, как жалкий клочок бумаги, а «общественное мнение» в том и другом тоталитарном государстве могло встретить такое решение вождя (фюрера) исключительно и только «горячим, единодушным одобрением». Финляндия летом 1941 г. оставалась демократическим государством, с избираемым народом президентом и парламентом. Такая власть в таком государстве была бы связана наличием открыто заключенного договора о союзе с Германией. Но такого договора НЕ БЫЛО.
Не существовало ли между Финляндией и Германией тайного соглашения о военно-политическом союзе?
Это очень важный вопрос. В реальной обстановке полыхающей уже второй год европейской войны, пожалуй, более значимый, нежели вопрос о наличии открытого, публично заключенного договора. Такое тайное соглашение искали. Искали с огромным тщанием. И не в благостную эпоху «гласности и перестройки», а сразу же после прекращения осенью 1944 г. войны между Финляндией и СССР. По условиям Соглашения о перемирии «поджигатели войны» должны были предстать перед судом. А так как Финляндия не была принуждена к капитуляции, а Советский Союз выступал лишь в качестве одной из «союзных держав», с которыми Финляндия заключила Соглашение о перемирии, то для суда над руководителями Финляндии нужны были улики. Провести процесс над Рюти и Таннером в стиле печально-знаменитых «московских процессов» 1936 г. Сталин не мог. Нужны были документы и факты, подтверждающие тайный союз с Гитлером.
Их искали – и ничего не нашли. Поиски были в огромной степени облегчены фактом полного разгрома и безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Архивы гитлеровского «рейха» оказались в распоряжении победителей. В апреле 1945 г. главой МВД Финляндии стал коммунист, зять товарища Куусинена Юрьё (Юрий) Лейно. Под «крышей» Союзной Контрольной комиссии Финляндию наводнили сотрудники советских спецслужб. Дело дошло до похищений и тайного вывоза граждан Финляндии из страны в Лефортовскую тюрьму НКВД. И тем не менее никаких следов тайного межправительственного соглашения Берлина и Хельсинки найти так и не удалось.
Этот обескураживающий факт заставляет «историков» определенной ориентации заниматься именно тем, чем они по сей день и занимаются. От полной безнадеги ученые научной школы отца и сына Барышниковых на десятках страниц рассказывают о том, как славные советские разведчики подслушали в ресторане города Хельсинки разговор, в ходе которого видный политический деятель Х в изрядном подпитии сказал: «Да я этих рюсся терпеть не могу!»
На что его сотрапезник, известный генерал Y, лихо опрокинув восьмую рюмку чая, ответил: «Я еще мечтаю дожить до того дня, когда немцы загонят проклятых рюсся за Урал, в тайгу к медведям!»
«А-а-а-а-а!!! Вот видите, – комментируют этот пьяный треп российские историки советского разлива, – в ходе совещания, состоявшегося в отеле Z, представители высшего командования финской армии и реакционных парламентских кругов решили добиваться соглашения с Германией, на основании которого финская военщина мечтала оккупировать территорию Советского Союза от Ладоги до Урала…» Жаль, что никто еще не написал столь же объемное исследование тем и дословных выражений, в которых советско-финляндские отношения обсуждались на офицерских попойках по другую сторону границы… Все это было бы смешно – если бы авторы подобных «научных трудов» занялись написанием сценариев для детских мультиков, а не пытались выдавать свою грубо сработанную «заказуху» за исторические исследования.
Для того чтобы узнать, как финны после «зимней войны» относятся к «рюсся», вовсе не стоило тратить бюджетные деньги на оплату агентуры. Финский народ люто ненавидел Сталина и сталинскую империю. Ненавидел, мечтал о мщении и реванше. Не приходится удивляться и тому, что в отдельных головах (тем паче – разгоряченных алкоголем) подобные настроения могли порой трансформироваться в ненависть к русскому народу как таковому. На войне – как на войне. Впрочем, Маннергейм, Талвела и другие генералы «старой гвардии», участники гражданской войны 1918–1921 гг., едва ли могли не понимать, что русский народ сам является первой и главной жертвой сталинского режима. Однако ненависть к Сталину и оформленный взаимными обязательствами военно-политический союз с Гитлером – две очень разные категории.
Черчилль, например, ничуть не меньше Маннергейма ненавидел большевиков и товарища Сталина лично. Все это отнюдь не привело Черчилля к союзу с Гитлером, более того, даже не помешало вступить в союз со Сталиным в той ситуации, когда такой союз стал необходим для спасения Британской империи. Барон Маннергейм, рафинированный и заносчивый аристократ, презирал и ненавидел «коричневых» выскочек ничуть не меньше, нежели «красных». Весной 1939 г., после оккупации Чехии, в письме своей сестре Еве он пишет: «Мы негодовали и возмущались действиями русских, но это только детская игра по сравнению с Адольфусом, начальником его Чека Гиммлером и его любимыми помощниками… Они хотят просто превратить народы Европы в белых негров для службы Третьему рейху… Мы стоим перед концом света…» (68) К счастью, конец света в тот раз не наступил. В частности, потому, что личные симпатии и реальные действия ответственных политиков далеко не всегда совпадали.
На наш взгляд, наиболее содержательным методом исследования являются не бесконечные попытки извлечь сокровенный смысл из подслушанных разговоров и перехваченных писем, а анализ реально произошедших событий, реальных фактов сотрудничества германской и финской армий. Такое сотрудничество, бесспорно, существовало. Столь же очевидно и то, что реальным действиям должны были предшествовать переговоры военных, совместная работа командования и штабов. Без этого невозможно было бы не только совместное ведение боевых действий, но и простая передислокация немецких войск из Норвегии и Германии в Финляндию.
