Но он гладил ее волосы, ласкал губами шею, стараясь своей нежностью выманить ее из мрачной задумчивости.
– Моя царица, – шептал он. – Я здесь, моя царица.
– Докажи, – так же шепотом отозвалась она.
– Доказать что? – переспросил он.
– Докажи, что я по-прежнему твоя царица.
Сейчас она использовала свою неимоверную силу, чтобы бросить его на кровать. Оседлав его, Клеопатра сорвала с него рубашку, так что пуговицы разлетелись в разные стороны. И когда она ощутила под собой его восставшее мужское естество, когда увидела, как страх в его глазах сменяется желанием, когда почувствовала, что он жаждет ее, несмотря на то что она раскрыла перед ним самую страшную и отвратительную сторону своей воскрешенной натуры, снедающее ее глухое отчаяние отступило, а вкус его губ подействовал на нее как целительный бальзам, сладкий, точно божественный нектар.
А когда их обнаженные тела сплелись между собой и он глубоко вошел в нее, он произнес слова, которые она так мечтала услышать, причем сказаны они были без малейших колебаний или страха.
– Навсегда, – прошептал он. – Ты – моя царица навсегда.
13
Лондон
– А когда я сказал ей, что обладаю титулом лорда, но не имею денег, чтобы свободно распоряжаться своей судьбой, она ответила мне очень странным образом, Джулия, – говорил возбужденно Алекс Саварелл. – «Богатство – это не проблема, милорд, это пустяки. Главное, чтобы человек был неуязвим». Что она при этом имела в виду, черт возьми?
– Алекс, вы не должны так мучить себя, – отозвалась Джулия.
– Это не мучения. Правда. Просто она была такой необычной, такой непоколебимо уверенной в своих словах. Меня не покидала мысль, что в каком-то смысле она действительно была неуязвима. Однако, будь это так, она бы вышла живой из той жуткой катастрофы, пройдя сквозь языки пламени.
– Дорогой мой, это все бред сумасшедшей, – заверила его Джулия. – Не более того. И любые попытки что-либо понять из ее слов неминуемо сведут с ума и вас.
Единственный сын графа Резерфорда, человек, за которого Джулия когда-то должна была выйти замуж, поднес чашку чая к губам коротким быстрым движением, тщетно желая скрыть предательскую дрожь в руках.
Вечерний чай в отеле «Клариджес» не предполагал бесед на повышенных тонах, но если она переусердствует в своем стремлении избавить Алекса от преследующих его навязчивых идей относительно той загадочной женщины, то, скорее всего, без повышения голоса не обойтись. С другой стороны, обстановка за чаем в отеле «Клариджес» не располагала и к обману – а как еще можно было назвать то, что сейчас делала Джулия?
Одно дело, что она никогда по-настоящему не любила Алекса и никогда не стремилась стать его женой – это с самого начала было очевидно для всех, кто ее знал, даже для их родственников, которые планировали поженить их из чисто финансовых соображений. И даже для самого Алекса, как ни больно ей было это признавать.
Но ее сокрушающийся сейчас несостоявшийся жених оставался единственным членом их путешествующей компании, который до сих пор ничего не знал относительно того, что произошло во время их поездки в Египет.
Джулии было невыносимо смотреть, как Алекс терзается смешанными чувствами неведения и скорби. Его нескрываемое огорчение казалось совершенно неуместным на фоне белоснежных, похожих на облака скатертей, которые как будто плыли над красными коврами, под разрисованными золотом сводчатыми потолками. Все остальные гости вели спокойные учтивые беседы, лишь изредка с любопытством поглядывая на молодую красивую наследницу большой транспортной компании, одетую не в традиционное вечернее платье для чая, а в мужской костюм с белой шелковой жилеткой и свободно повязанным на изящной шее легким платком.
Она договорилась встретиться с ним на следующий день после того, как они с Рамзесом прибыли в Лондон. При этом она совершенно не ожидала, что встреча эта окажется столь приятной. В лучшем случае, предполагала она перед рандеву, – просто нейтральной, в худшем – холодной.
Но в итоге получилось ни то ни другое. В действительности она была поражена тем, насколько Алекс был одержим мыслями о женщине, с которой у него был лишь короткий роман в Каире, и тем, что эта его одержимость обнаружила в нем совершенно другого человека. Ранимого, ведомого страстью, но одновременно и более живого и трепетного – она его никогда таким не видела.
Ее единственная надежда состояла в том, что Алекс так увлечется своими излияниями, что не даст ей вставить и слова. Потому что суровая правда крутилась у нее на языке, и она, как никогда, была близка к тому, чтобы все ему рассказать.
«Она – монстр, Алекс, а вы – пешка в ее игре, цель которой наказать Рамзеса, ее создателя, – мысленно обращалась она к нему. – Всего лишь пешка, как это ни прискорбно. Билет в Оперу, который она предложила вам, она забрала у трупа. А пока вы ждали, когда она вернется на свое место, она пробралась в дамскую комнату, где пыталась свернуть мне шею, чтобы бросить мое мертвое тело к ногам Рамзеса. Это была только месть. Месть, и больше ничего. Месть за то, что несколько тысяч лет тому назад Рамзес отказался дать волшебный эликсир ее любовнику».
Но рассказывать ему такие вещи было слишком рискованно.
– Ваши очки привлекают внимание, – заметил Алекс, возвращая ее к действительности.
– Правда? – растерянно спросила она. – Мне порекомендовал их мой доктор.
– Доктор или мистер Рамзи? Он большой знаток древних целительных рецептов. По крайней мере, все время говорит об этом. В своем последнем письме отец написал мне, что Рамзи дал ему какое-то старинное снадобье, которое полностью вылечило его больную ногу.
«Снадобье это, дорогой мой, – подумала Джулия, – вылечило в нем намного больше, чем просто его ногу».
Возможно, одно маленькое разоблачение как-то облегчит ее вину перед ним и хоть немного загладит ее угрызения совести.
Она сняла очки, и Алекс, увидев, какими ослепительно синими стали ее глаза, застыл в изумлении. Сейчас он был похож уже не на сломленного горем человека, а на юношу, впервые в жизни наблюдающего восход солнца с вершины высокой горы.
– Боже мой, – ошеломленно прошептал он.
– Да, это удивительно, я знаю, – сказала она.
– Что же произошло?
– Доктор говорит, что это либо своеобразная реакция на потрясение, либо повреждение радужной оболочки глаз от яркого солнца. Вероятно, это результат того, что я потеряла отца.
Не переусердствовала ли она, меняя свою версию такого превращения и приукрашивая ее? Оставалось надеяться, что нет.
– Выходит, скорбь и травма, – подытожил он.
– Да, – согласилась она, вновь водружая очки на переносицу. – Я не хотела вас пугать.
– Удивительно, – тихо сказал Алекс.
– Что именно? – не поняла она.
