– Удивительно, что горе в сочетании с телесным повреждением вместе могут создать такую красоту, – рассеянно заметил он отстраненным тоном. – Но думаю, что никаких тайн тут нет. Не зря ведь говорят, что алмазы рождаются в результате жестоких катаклизмов, происходящих глубоко в земле.
– Но это же не алмазы, Алекс. Просто мои глаза.
– Но они прекрасны, как бриллианты, – сказал он. – Подозреваю, что именно из-за этого вы и не хотели мне их открывать.
– С чего бы это?
– Возможно, опасались разбудить во мне мои былые романтические чувства.
– Надеюсь, я все-таки не настолько тщеславна.
– Конечно, нет. Вы вовсе не тщеславны. Только хочу заверить вас, что я оставил в прошлом все свои надежды в отношении вас, даже самые иллюзорные. Был период до нашей поездки, когда я собирался ждать вас целую вечность. Я поклялся, что настанет такой день, когда вы увидите в моих чувствах к вам нечто большее, чем обременительную обузу.
– Алекс, я никогда не считала ваши чувства обузой.
– Считали, и это было вполне объяснимо. Ведь это в основном мой отец хотел поженить нас. Мой отец и ваш дядя. Мог ли я что-либо противопоставить мужчине, который на самом деле завоевал ваше сердце? Как только в вашу жизнь вошел мистер Рамзи, сразу стало понятно, что я проиграл. И сейчас я с этим смирился. Единственное, о чем я сожалею, это лишь о том, что несколько раньше я мог бы проиграть более изящно.
Алекс имел в виду тот неприятный вечер на направляющемся в Египет корабле, когда он настойчиво приводил ей всевозможные полуправдивые и предосудительные события из истории Египта с целью высмеять и опорочить в глазах Джулии своего нового конкурента. Но, что хуже всего, он не отказался от своих слов даже тогда, когда всем стало очевидно, насколько это огорчает их египетского компаньона по путешествию.
И все же он был довольно несправедлив к самому себе, и это уже вошло у него в привычку. История знает отвергнутых поклонников, которые делали вещи и похуже, чем затевали небольшую перепалку за обеденным столом.
– Вы настоящий джентльмен, Алекс Саварелл, и останетесь таковым навсегда.
– Вы слишком добры ко мне.
– Потому что вы не заслуживаете ничего иного, кроме доброго отношения.
– Я просто хотел сказать, что вы спокойно можете раскрываться передо мной с любой стороны – это делает вас еще более утонченной. Вы теперь свободны, Джулия. Свободны от моих прежних чувств, которые уже не вернутся, хотя я продолжаю относиться к вам с большим почтением. Но боюсь, что вас освободила от этого моя одержимость той безумной женщиной.
– Ох, Алекс. Я не уверена, что это соизмеримая цена.
– Что ж, к счастью, я единственный, кто должен будет ее платить.
– Но только до тех пор, пока будете настаивать на том, чтобы брать на себя ответственность за чье-то безумие и бредовые идеи, – возразила Джулия.
– Но не находите ли вы во мне какую-то глубинную слабость? – спросил Алекс. – Что-то такое, что оттолкнуло вас? Что-то, оттолкнувшее также и ее, заставившее ее так опрометчиво уехать на машине, несмотря на мой ярый протест?
– Разумеется, нет!
– Значит, очевидных изъянов во мне все-таки нет. Приятно это сознавать.
– Правда, в вас есть те же слабости, которые присущи многим мужчинам высокого происхождения.
– И какие же? – спросил он, вопросительно подняв бровь.
– Вы в меру упрямы, и у вас есть тенденция к тому, чтобы избегать сильных чувств.
– Рамзи определенно поощряет вас к тому, чтобы более свободно высказывать свое мнение. Я заметил это. Значит, вы не согласны с моим отцом?
– В каком смысле? – насторожилась Джулия.
Она рассчитывала собрать больше информации об Эллиоте, что-нибудь, помимо слухов о том, что он был замечен во многих казино по всей Европе, и нескольких упоминаний от Алекса о суммах, которые он присылал своей семье. Она скучала по Эллиоту.
– Он сказал это совсем недавно, – признался Алекс. – Собственно, я услышал это случайно, когда он заявил своему другу, что мое спасение состоит в том, что я не умею чувствовать глубоко. Что бы он подумал обо мне теперь, если бы узнал, что меня снедает любовь к какой-то безумной соблазнительной истеричке?
– Со стороны Эллиота было несправедливо говорить о вас такие вещи, – ответила она.
Джулия действительно так считала, потому что в Алексе, несомненно, было что-то очень человечное, что-то чистое и непорочное.
– Неужели? – сказал Алекс. – Думаю, это не так. Потому что он был убежден, что тот, о ком он говорил, не способен на настоящие чувства.
– Но на самом-то деле вы – человек глубоких чувств, Алекс. Это абсолютно очевидно. И каким бы болезненным ни было то, что вы пережили в Каире, вы приобрели новый чувственный опыт, который необходимо принять. Осмелюсь предположить, что многие женщины могли бы счесть вас очень привлекательным.
Алекс улыбнулся и потупил взгляд, точно застенчивый подросток.
– Видите ли, Алекс, – продолжала она, – порой сострадание можно постичь только через потери. Порой с нами происходят перемены, сопровождаемые проявлениями жестокости, но при этом мы все же меняемся к лучшему.
– К примеру, взять хотя бы ваши глаза, – сказал он.
– Допустим.
– А помните, что вы сказали мне тем вечером на корабле? Когда я имел глупость затеять ссору с Рамзи по поводу истории Древнего Египта?
– Боюсь, что мне запомнилась только ваша ссора.
– «В чем заключается ваша страсть?» – процитировал ее он. – Это в точности ваши слова. Вы спрашивали, что доставляет мне радость в жизни. Что вызывает душевное волнение. И в тот момент я не смог вам ответить. Неужели не помните?
– Да, теперь припоминаю.
– Так вот, Джулия: она в том, чтобы быть любимым. Быть любимым так, как любила меня та женщина. Или притворялась, что любит. Я никогда прежде не испытывал такой страсти, такой беззаветной любви. В каком-то смысле именно благодаря этому я и смог так легко отпустить вас после нашего возвращения. Потому что мне стало совершенно понятно, что вы никогда не испытывали ко мне ничего похожего на те чувства, которые проявляла ко мне та женщина. А после ее смерти я хотел только одного: чтобы кто-то вновь полюбил меня так же сильно. И каждый раз, когда я слышу от вас или Рамзи, что любовь ее была порождением безумия, сердце мое обливается кровью.
«Лучше уж верить, что она была сумасшедшей, – подумала Джулия, – чем точно знать, что ты был пешкой в ее игре».
Но так ли это в действительности? Что Джулии было достоверно известно о дьявольском двойнике Клеопатры? Что она знала о ней, помимо того страшного эпизода, когда была уверена, что жизнь ее вот-вот оборвет неимоверно сильная рука этой безумной? Может быть, это сатанинское создание искренне любило Алекса? И не была ли эта ее любовь к нему, пусть неистовая и иррациональная, такой же одержимой, как ее стремление отомстить Рамзи?
