– Навеки связаны друг с другом, – добавил Энамон.
Внезапно она заплакала, содрогаясь от всхлипываний, и уткнулась лицом в шею Энамона.
– Любимые, любимые, любимые, – шептала она, в то время как ее рука обнимала за шею Актаму.
– Драгоценная моя, – сказал Актаму. – Я весь ваш, без остатка.
Энамон поцеловал ее закрытые веки:
– Ваш раб, всегда и навечно. Истинный раб, преданный вам всей душой.
Через некоторое время ее любовники снова превратятся в ее слуг.
Но пока после долгого и лениво-неторопливого принятия ванны они занялись ее волосами.
Собрав в небольшие пучки упругие вьющиеся пряди, они заплели их в длинные тонкие косы, аккуратно вплетая в них изящные золотые цепочки, усеянные мелкими жемчужинами. Таких кос было много, и это была очень непростая работа, но эти двое мужчин выполняли ее с таким же терпением и такой же любовью, как и ее служанки-женщины много лет назад. И когда они поднесли к ней зеркало, чтобы она могла взглянуть на результат их трудов (ах, какую четкость отражения дают эти идеальные современные зеркала!), ей показалось, что она смотрит на египетскую царицу, правившую задолго до Рамзеса, когда многие женщины благородного происхождения носили такие прически. В самом конце они водрузили ей на голову венец из кованого золота, своего рода невесомую царскую корону.
А затем пришел черед последних нежных поцелуев, после чего они отступили назад в ожидании ее приказов.
Она снова заплакала. Улегшись на мягкие подушки, она самозабвенно рыдала. Она оплакивала их, себя, все тела и души, живущие в узах разлуки и вечно ищущие соединения, союза, который снова и снова может закончиться лишь этой сладкой и жгучей болью.
17
Королевский почтовый пароход «Мавритания»
Сибил слишком боялась повторения того неприятного приступа в поезде, поэтому избегала питаться со всеми в зале столовой первого класса. Но остальные пассажиры тем не менее приветствовали ее теплыми улыбками и вежливыми кивками головы, встречаясь с ней на палубе, как будто она была их близкой приятельницей уже только потому, что села с ними на один корабль.
Кое-кто из них, в основном британские аристократы, возвращавшиеся домой после отдыха в США, интересовались, почему она не появляется в ресторане. Специально для них Сибил сочинила историю о том, что, собираясь в поездку, в самый последний момент забыла положить в чемодан одежду, приличествующую для обеда в обществе. Возможно, будь ее спутники американцами, они настояли бы на том, что ей можно и слегка нарушить этикет, однако для чопорных англичан ее якобы нежелание появляться на публике в виде, не соответствующем случаю или ее положению, казалось вполне объяснимым.
Она не могла рассказать им о своих настоящих страхах и о том, что после того жуткого наваждения в вагоне экспресса «Двадцатый век Лимитед» ей казалось разумным совершать только короткие прогулки или даже перебежки, не отдаляясь далеко от своей каюты, где Люси всегда была наготове со стаканом воды и какими-то таблетками, в которых обычно Сибил нуждалась крайне редко.
Поэтому она приспособилась в основном питаться у себя в каюте. Это давало ей дополнительное время на то, чтобы подумать над своими дневниками, а также восстановить связную хронологическую последовательность тех странных ментальных нарушений, которые уже начали менять весь ход ее жизни.
Эта мистическая связь буквально изводила ее. Другого слова и не подберешь.
Она чувствовала мощный и необъяснимый контакт с той другой женщиной, красавицей с волосами цвета воронова крыла, носившей знаменитое имя последней царицы Египта. Она считала вполне возможным, что какая-то часть происходящего – это плод ее фантазии, что ее одержимость Клеопатрой на протяжении всей жизни привела к некоему ментальному сбою в тот момент, когда она пыталась осмыслить свое последнее видение. Однако та женщина, кем бы она ни была, жила все-таки в современности, как и сама Сибил. И даже если все это было лишь просто цепочкой необъяснимых галлюцинаций – что вряд ли, поскольку в одном из своих ночных кошмаров она видела совершенно реального человека, мистера Реджиналда Рамзи, – суть каждого из сновидений сводилась к тому, что она внезапно и явственно видела мир глазами другого человека. И по каким-то причинам связь с этой женщиной набрала достаточно сил, чтобы вырваться из снов в действительность.
Все это, будучи изложенным на бумаге, казалось, приобретало пусть загадочный, но глубокий и законченный смысл. Но когда она шептала эти же слова вслух для себя, она чувствовала, что крыша у нее окончательно поехала.
Именно в такие моменты она шла на риск, отправляясь на прогулку по палубе «Мавритании».
Ее излюбленное время для выполнения этого ритуала наступало ближе к вечеру, когда садящееся солнце эффектно подсвечивало силуэты четырех высоченных дымовых труб парохода, отчего те становились похожими на древние монолиты, дружно устремившиеся ввысь.
Она быстро проходила мимо группок пассажиров первого класса, вышедших глотнуть свежего воздуха перед ужином.
Иногда она перегибалась через поручни, наклоняясь достаточно низко, чтобы увидеть внизу, на более низкой палубе третьего класса детей, которые прыгали через скакалки и увлеченно играли в какие-то шумные игры. Но ее восторг их раскрепощенностью постепенно сменялся горечью. Ей не нравилась классовая система, разделявшая людей на группы, одни из которых считались выше других. Ее злило, что дети, находящиеся на борту, не могли свободно передвигаться, бегать, наворачивая по всему пароходу нескончаемые круги, воображая себя пиратами или викингами, или какими-то великими мореплавателями, населявшими их богатое воображение. Но хуже всего было другое: она была убеждена, что ее братья, ее покойная мать и даже, вероятно, ее покойный отец наверняка стали бы рьяно защищать эту систему, несмотря на то что именно из-за классовых предрассудков детям здесь был предоставлен лишь небольшой клочок палубы, на котором им позволялось бегать, играть и фантазировать.
Когда ее злость грозила подавить все хорошее, что было в ней, – а в последнее время такое с случалось с ней все чаще и чаще (наверное, это был какой-то побочный эффект ее переживаний), – она устремляла свой взгляд на серые волны океана и молилась за вечный покой пассажиров «Титаника», погибших в этих водах два года тому назад.
Но лишь только этот ритуал завершался – обычно это происходило, когда она находилась на северной стороне корабля, где солнце пряталось за дымовыми трубами, и когда большинство пассажиров уже уходили на ужин, – она начинала заниматься опасными экспериментами.
Сибил всеми силами пыталась установить связь с женщиной, глазами которой видела мир в своих галлюцинациях.
Крепко вцепившись обеими руками в поручни, так что суставы ее пальцев становились мертвенно-белыми, она восстанавливала в памяти каждый свой сон, каждый кошмар, каждую деталь последнего видения, посетившего ее в вагоне экспресса. Она видела палубу другого корабля, не такого большого, как этот. Он плыл через море – может, через это же самое, а может, и нет. Наверняка узнать она не могла, но старалась вспомнить все до самой мельчайшей подробности.
