Так что с этой стороны все как будто было спокойно и надежно.
И все же, несмотря ни на что, она не выходила у него из головы, как сейчас выражаются. Именно поэтому он мгновенно узнал эти глаза во взгляде бледной женщины с золотистыми волосами, которая появилась в дверях на террасе. Это были те самые глаза. У этой женщины были глаза Клеопатры. Ее глаза, но до обретения бессмертия. До того, как их цвет так разительно изменился. Карие глаза, большие и выразительные, которые светились умом и проницательностью. И еще эта манера держаться: идеально прямая спина, уверенная, царственная осанка.
А потом эта кареглазая женщина вдруг куда-то пропала.
Потерялась в водовороте гостей. Ее не было видно ни на террасе, ни на лестнице, ни на лужайке, раскинувшейся по обе стороны от него.
Очень грубо и невежливо игнорировать людей, с которыми говорил всего несколько секунд тому назад. Поэтому он как можно любезнее извинился перед ними и быстро ушел.
Куда же исчезла та женщина? Возможно, ее сходство с Клеопатрой было просто игрой его воспаленного воображения. Однако столь внезапное исчезновение? Это вызвало в нем подозрение.
Кто-то взял его за локоть. Рядом с ним стоял Алекс:
– Не отходите далеко, старина. Через несколько минут в вашу честь будет провозглашен тост. И не могли бы вы привести сюда Джулию?
– Да, разумеется, Алекс. Спасибо.
Да, он, конечно, приведет Джулию. Но сперва ему надо отыскать ту странным образом пропавшую женщину с глазами Клеопатры.
* * *
На нее вдруг накатила волна страха.
Но чего бояться в этом небольшом храме? Похож на уменьшенную копию Пантеона с галереей римских статуй в нишах и еще одной статуей на пъедестале в центре зала. Была ли это скульптура Цезаря, она сказать не могла. Воспоминания Клеопатры о его внешности у нее к этому времени уже полностью стерлись.
Так откуда же взялся этот леденящий душу страх? Это был не благоговейный трепет, не беспричинное беспокойство, а внезапный испуг, парализовавший все ее тело.
«Сибил Паркер. Этот страх исходит от Сибил Паркер, – вдруг подумала она. – Но вызывает ли она его у меня умышленно? Или это то, что в настоящий момент ощущает она сама?»
Попытка разобраться в этом прямо сейчас отнимала у нее много сил.
– Вы нездоровы, – заметила Джулия.
В этом утверждении не было злорадства – простая констатация факта.
– Но как могло случиться, что вы заболели? – спросила Джулия. – Ведь вам удалось полностью восстановиться даже после страшного пожара.
– Я оправилась после ожогов. А эта болезнь… она в моем сознании.
– Что бы вам ни требовалось для выздоровления, я дам это вам или попрошу дать Рамзеса. Но при одном условии.
– Неужели ты думаешь, что я стану торговаться с тобой? Я – царица, кормившая весь Рим, с тобой – аристократкой, слезами пробравшейся в объятия фараона?
– Хватит носиться со своей царственностью! Вам это больше не к лицу. Вы нуждаетесь в помощи. Именно это я вам и предлагаю – помочь.
– Ладно, но только после того, как ты, дорогая моя Джулия Стратфорд, расскажешь мне, что это за условие.
– Вы должны оставить в покое Алекса Саварелла. Навсегда. Вы должны держаться от него подальше.
– Оставить его в покое, – тихо повторила Клеопатра.
От этой просьбы ее внезапно охватила ярость. Та самая, которая закипела в ней при виде страха в глазах Джулии в Каире и такого же страха в глазах Тедди, когда она расставалась с ним в последний раз.
– То есть я должна оставить его в покое, чтобы он забыл меня и то время, которые мы с ним были вместе?
– Да, – шепотом подтвердила Джулия, – именно это я и хотела сказать.
– Значит, он часто вспоминает обо мне, верно? И этим причиняет тебе боль? Так ты до сих пор любишь его?
– Я никогда его не любила. По крайней мере, не любила так, как жена должна любить своего мужа.
– Понятно. Ты считаешь меня отравой для него, а его мысли обо мне – пороком.
– Он страдает, воспоминания о вашем безумии продолжают мучить его.
– Мое безумие?! – возмущенно воскликнула Клеопатра. – В моем безумии, как ты выразилась, виновато высокомерие твоего любовника! Так значит, вот как ты называешь то, что он сделал со мной? Сумасшествием, проистекающим из моей натуры, а не его виной? Тогда расскажи мне, дорогая моя Джулия, как случилось, что он предложил эликсир тебе? Умаслил ли он тебя перед этим дорогими маслами и благовониями? Может быть, торжественно вскрыл флакон в какой-то царственной спальне под тихую мелодию в исполнении искусных музыкантов? Объяснил ли он тебе силу эликсира и его побочные эффекты? Рассказал ли, что ты приобретешь, а что потеряешь? Там, в Каирском музее, мне он такой чести не оказал. Он просто превратил меня в монстра и бросил.
– Он предлагал вам его за две тысячи лет до этого. И тогда вы…
– И тогда я отказалась! Я отказалась, а он все же силой заставил меня принять его через две тысячи лет после моей смерти. Смерти, которую я выбрала для себя сама!
«Почему же плачет Джулия? – думала Клеопатра. – Может быть, она просто испугалась? Или в моих словах сквозила такая боль, что и она тоже ощутила ее как свою? Похоже, что она воспринимает вину Рамзеса как свою собственную».
– Он ведь говорил тебе про мое воскрешение, не так ли? – продолжала Клеопатра. – Он знал, что делает. И сейчас это мучит его, потому что он знал, что совершает ошибку.
– Он любил вас, – прошептала Джулия.
– Он предал меня дважды. В первый раз, когда распалась империя. А потом снова, в тот момент, когда вернул меня к жизни, которой я не хотела. Да уберегут боги тебя, его новую невесту, от той любви, которую он продемонстрировал ко мне.
– Я предлагаю вам то, что вам сейчас нужно, но я не могу стереть столетия, которые вас разделяют. И он тоже этого не может.
– То, что мне нужно… – пробормотала Клеопатра, обходя Джулию кругом.
Слова эти, казалось, шли отовсюду, сквозили во взглядах каждой статуи в этом сумрачном храме, представлявшем собой дань уважения империи, когда-то завоевавшей ее царство.
– Я хочу знать, – продолжала она, – кто увековечен в этих изваяниях, кто эти римляне? Даже если эти статуи, эти лица – просто карикатуры, в них должны быть хоть какие-то черты, которые я должна узнавать. Линию подбородка, прическу, доспехи… Тем не менее мои воспоминания о них тают. Тают все быстрее и быстрее, с каждым новым восходом солнца на небосводе. Цезарь… – Она повернулась к статуе в центре зала. – Это должно изображать Цезаря? Я не могу ответить на этот вопрос. Хотя это был человек, с которым я делила ложе, от которого родила сына, его лик потерян для меня. Его запах. Звук его голоса. Все потеряно. И еще мой сын. Мне говорили, что я родила от него сына, сына, который после моей смерти на короткое время даже стал фараоном. Тем не менее, когда я пытаюсь найти в памяти хоть какие-то воспоминания о нем, я проваливаюсь в бездонную темноту своего сознания. Его имя мне уже ничего не говорит. А что меня ждет дальше? Что еще будет у меня отобрано?
