– Выбор? – проревел Сакнос через разделяющий их провал. – Так вы это имели в виду? В чем же здесь выбор для меня? Вот теперь вы действительно отобрали у меня все. Абсолютно все.
– У тебя есть твоя жизнь! – В голосе Бектатен чувствовалась такая сила и мощь, что слова ее были отчетливо слышны сквозь шум прибоя и завывание ветра, хотя говорила она, казалось, спокойно. – А еще у тебя есть твой несовершенный эликсир. У тебя есть выбор. Ты можешь и дальше создавать своих детей. Есть возможность прожить среди них еще две сотни лет. И теперь у тебя есть возможность любить их как равных тебе компаньонов и партнеров. Потому что ты теперь будешь одним из них. Поскольку, когда умрут они, умрешь и ты.
– А в чем же был выбор? – прокричал он.
Бектатен разжала одну ладонь и выразительно показала на разделяющую их пропасть, в которой ревел ветер и бушевали волны.
«До конца своих дней я буду пытаться найти правильные слова, которые смогли бы описать перемены, происходящие сейчас с этим человеком», – подумал Рамзес. Обрел ли он покой, снизошло ли на него умиротворение? Есть ли хоть в одном из существующих языков средства, способные описать момент, когда бессмертный, проживший тысячи лет, избавляется от своих воспоминаний, сбрасывает бремя прошлого, освобождается от груза опыта, который оказывается тяжелее, чем человек способен вынести? А может быть, для такого случая еще нужно выдумать специальные определения, может быть, как раз он, Рамзес Проклятый, когда-нибудь найдет их? Или же такие слова все-таки уже есть в древнем вымершем языке царства Шактану? И они записаны где-то в толстых томах дневников Бектатен?
Сакнос спокойно смотрел на свои кровоточащие руки, внимательно изучая их. Затем он поднял глаза и бросил прощальный взгляд через разделяющий их бурный пролив.
– Да будет ваше правление долгим, моя царица! – презрительно бросил он и шагнул с края утеса в бездну.
41
Сибил вскрикнула…
Сакнос молча прыгнул в бушующий мрак провала, широко раскинув руки, словно сдаваясь на милость победителя.
Тело его на лету задело острый выступ скалы и перевернулось в воздухе. Еще раз неловко кувыркнувшись, он упал в пенящиеся внизу волны, после чего ревущее море окончательно поглотило его.
Подойдя к Бектатен, Рамзес не увидел в ее глазах слез, хотя и ликования на ее лице тоже не было. Однако теперь она получила ответ на свой вопрос, ответ, не подлежащий больше сомнению.
Человеком, который предал ее, руководили не любовь и не страсть. Поскольку эти высокие чувства должны были бы удержать его на земле после утраты бессмертия. А значит, рассказы Сакноса о гнетущей его скорби по его детям, его «фрагментам», также были ложью, и его последний прыжок стал тому подтверждением.
Но принесет ли понимание этого покой в ее душу?
– Сибил, – тихонько сказала Джулия, сжав Рамзесу руку, и поспешила обратно во внутренний двор замка.
Остальные продолжали стоять на краю обрыва, задумчиво глядя в пену прибоя. Длинное развевающееся платье Бектатен шумно трепетало на свежем ветру.
Когда Актаму и Энамон положили руки ей на плечи, каждый со своей стороны, Рамзес сначала решил, что они хотят дать ей дополнительную опору на ветру. Но ничто в позе ее упругого крепкого тела не говорило о том, что она в этом нуждается. И он понял, что жест этот был направлен на то, чтобы успокоить ее и поддержать морально.
В облике Бектатен было нечто такое, что Рамзесу было трудно понять и объяснить. Она явно находилась в состоянии глубокой печали, но при этом ни в выражении ее лица, ни в поведении ничего не изменилось. Она продолжала пристально смотреть на скалы внизу обрыва.
– Пойдите туда, – наконец сказала она. – И попробуйте найти его тело.
Они молча кивнули и удалились.
Бектатен повернулась и, понурив голову, медленно пошла к замку.
Рамзесу не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ней.
Пройдя ворота последним, он затворил их за собой, как будто этим можно было отгородиться от трагедии, которая только что произошла у них на глазах.
Во внутреннем дворе ветер дул не так сильно. Но цветы и растения в саду Бектатен все равно мерно кланялись во все стороны, словно плясали под тихую мелодию шелеста своей листвы. Некоторые стебли были в полтора раза выше царицы, а многие цветы, на первый взгляд казавшиеся ничем не примечательными, при более внимательном рассмотрении выявляли очень необычные особенности: например, листья и лепестки имели странную форму, напоминавшую Рамзесу человеческие ладони, а соцветия были таких необычных окрасов и размеров, что от них трудно было отвести взгляд.
Бектатен так неожиданно остановилась в центральном проходе между рядами своих чудесных растений, хранивших столько секретов, что Рамзесу показалось, будто она сейчас упадет без сил или по крайней мере опустится на колени. Возможно, от горя, а может быть, от облегчения. Но она продолжала стоять, сильная и непреклонная, теребя пальцами растущий рядом цветок.
Сверху раздался металлический скрежет, и он поднял глаза. Это Джулия закрывала окно в комнату Сибил.
– Значит, все-таки есть что-то такое, что может вернуть наше прошлое и возродить нас такими, какими мы были изначально, – наконец произнес Рамзес.
– Ты так думаешь? – спросила она. – Неужели ты можешь стать снова таким, каким был до того, как стать фараоном? Или до того, как стать бессмертным? Или твой опыт с тех пор оставил на тебе такой след, что лишение бессмертия подтолкнет тебя к новому существованию, только на этот раз ограниченному возрастом смертного?
– А вам никогда не хотелось узнать это самой? После столь долгой жизни у вас должно было возникнуть желание встретиться с богами, если они существуют, конечно. По крайней мере, желание хотя бы узнать, что находится за гранью этого мира.
Обдумывая его слова, она снова пошла по дорожке, но казалось, что все внимание ее было приковано к растениям, мимо которых она проходила. Рамзес шел чуть сзади.
– Я вдоль и поперек исходила континент, который они сейчас называют Африкой. Я видела государства, потерявшиеся в истории, которые были меньше и скромнее моего, но при этом не менее замечательными. Я была советницей у правителей царств, о которых в этом столетии известно очень мало; царств, чьи уникальные культурные памятники людям еще предстоит открыть. Но многие мои путешествия проходили в одиночестве. Как-то тысячи лет тому назад я очень долго шла к большому черному облаку дыма на горизонте. В конце концов я подошла к разверзнувшейся преисподней степного пожара, раскинувшейся на безлюдных просторах, где продвижение этой стихии ничто не могло остановить. Бушующий огонь был так велик, что мог бы поглотить целый город, такой как Фивы или Мероэ. Я была одна и пошла к нему с целью отдаться во власть огня, чтобы проверить пределы своего бессмертия с помощью пламени.
Я привязала себя к дереву. Я могла бы легко освободиться, если бы захотела, и время, необходимое на развязывание моей веревки, давало мне паузу на то, чтобы изменить свое решение. Я привязала себя к дереву так, чтобы хорошо было видно продвижение огня. Чтобы я познала его загадочное неистовство, как никто другой до меня во всем свете. Чтобы могла видеть, как перед ним падают деревья, превращаясь в пепел. Чтобы могла наблюдать беспомощность души и жизни, которую та дает телу, перед такой неуемной мощью природы.
