Дикие звери бежали от этого пожара. Львы, жирафы и другие крупные животные; некоторые замедляли бег рядом со мной и смотрели на меня, как будто я была существом вне их понимания. Как будто отсутствие страха превращало меня в богиню. А потом огонь подобрался вплотную и в конце концов поглотил меня. Я делала все, чтобы отдаться во власть пламени в полной мере. Я издавала отчаянные крики, которых никто не мог услышать и которые моим собственным ушам казались нечеловеческими. Это выглядело так, будто я пела языкам пламени.
Она оказалась совсем близко от Рамзеса и теперь переключила все свое внимание на него.
– И они пели мне в ответ, – прошептала она.
– Так вы слышали голос богов? Вы это хотите сказать?
– Я попробовала смерть на вкус, Рамзес. Невозможно сказать, сколько времени тот огонь проходил через меня. Были это часы или дни, я точно не знаю. Тогда меры времени для меня не существовало. Самой точной из таких мер является проход солнца по небосклону, но пламя пожара полностью заслоняло для меня и дневной свет, и ночную тьму. Огонь двигался неторопливо, как огромный зверь, неуклюжий и довольный, а я скармливала себя ему, пока он наконец не отступил.
– Но что вы видели, Бектатен? Что вы видели, помимо пожара и разрушений, которые он с собой несет? И что за пение вы слышали тогда?
– Рая не существует. Как и ада. Нет их ни в небесах, ни под землей. Если за гранью этого мира есть другой, он не более прекрасен, не более значителен, не более приближен к истине, чем наш мир на этой земле.
– Как вы можете это знать? Что такого вы видели в огне, что могло бы подтвердить ваши слова?
– Я видела мир душ, такой замысловатый и огромный, но настолько тесно переплетенный с нашим существованием здесь, на земле, что у потока душ умерших нет другого выхода, кроме как вернуться назад, в наш мир. Души не пропадают. Они не скитаются и не причитают. Они не требуют наставлений и раскрытия мелких тайн, досаждавших им в земной жизни. Они просто возвращаются обратно. Возвращаются с желанием. Возвращаются с радостью. Они не ищут другого, более совершенного мира. А это, Рамзес, может означать только одно: не существует мира, более величественного, чем наш. Так зачем же мне стремиться покинуть его?
– А вы не думаете, что это у вас было просто видение, вызванное помутнением рассудка? – спросил он.
– Это было не видение, а осознанное восприятие действительности. То время, которое я провела в огне, я жила где-то между нашим миром и миром, который тоже находится здесь, только не виден нам.
– И вы вышли оттуда с убеждением, что нет никаких полей Иару? И нет царства небесного блаженства?
– Нет, – прошептала она. – Я вышла оттуда с убеждением, что, если такие места и существуют, в них нет чудес больших, чем есть на Земле. Суть того, что я там видела, можно выразить так: наша душа, когда освобождается, обязательно стремится вернуться обратно.
Он отвел глаза в сторону, чтобы не обнаружить своего недоверия к ее словам.
– Эта мысль вызывает в тебе протест? Понимаю, почему она злит тебя. Ты в своем сердце любил и лелеял картины потустороннего мира.
– За долгие годы моей жизни я любил и лелеял в сердце много иллюзий, от которых потом был вынужден отказаться. Ваш опыт предполагает гораздо более серьезный вызов.
– И что же это за вызов, Рамзес?
– По-вашему получается, что все бессмертные должны иметь опыт больших испытаний, как ваше испытание огнем, иначе мы все обречены превратиться в своего рода сакносов. Будем бесконечно гнаться за недостижимой ослепляющей целью. И теряться в одиночестве, которое сами и создали.
– На твоем месте я не была бы так в этом уверена, – сказала Бектатен и, взяв его за руку, повела за собой обратно в замок. – Вообще нельзя быть уверенным ни в чем и никогда. Я бы хотела поделиться с тобой многими поучительными эпизодами из моих дневников, шактани. Ты можешь на досуге почитать их и усвоить. Но только обязательно вдумчиво усвоить, Рамзес. Не торопись делать поспешных выводов. И не умаляй их значение до уровня какого-то поверхностного свода законов и моральных устоев для таких, как мы с тобой. Позволь себе погрузиться в них настолько, чтобы они могли направлять тебя в жизни.
– Вы научите меня своему древнему языку, чтобы я мог прочесть их?
– Разумеется.
Он вдруг остановился и оглянулся на сад:
– А что, если бы я захотел…
– Что, Рамзес?
– Что, если бы я захотел снова стать смертным? – спросил он. – Или если Джулия этого когда-нибудь захочет?
Наступило долгое молчание. Она выпустила его руку.
– Я исполню это желание для тебя, – наконец произнесла она. – Но не для тех бессмертных, которых ты породишь, начиная с сегодняшнего дня. Потому что я не хочу, чтобы ты вообще дарил кому-то бессмертие. Это мое условие, если мы захотим заключить такой договор.
Договор. Рамзеса охватило чувство глубокого облегчения. Если речь идет о договоре, значит они равноправные стороны, так получается? Это могущественное создание удостаивает его чести, заводя разговор о соглашении между ними, а не о его наказании. Ах, что за чудо эти царицы! Даже в древние времена он много слышал о том, что царицы в первую очередь защищают свою страну, в то время как цари рвутся завоевывать чужие; царицы защищают свою власть, а цари тянутся к еще большей власти. А в современном мире ему рассказывали про великую королеву Англии Елизавету, которая тоже избрала для себя этот путь: она защищает свое королевство и его обширные колонии, но никогда не развязывает войну для завоевания новой власти или новых земель.
Рамзес улыбнулся.
– Договор? – переспросил он. – Вы говорите со мной так, будто я все еще фараон.
– А это не так? – удивилась она.
– О, моя дорогая царица, – вздохнул он. – Я не рассказал вам еще об одном человеке, которому дал эликсир.
– Можешь дальше не говорить, поскольку мне это известно. Эллиот Саварелл, граф Резерфорд – образованный и здравомыслящий человек.
– Да, – кивнул он. – Но я также не могу поклясться, что никогда не дам эликсир кому-то еще. Я слишком много знаю об одиночестве и изоляции, чтобы давать вам такое обещание. Теперь я несу ответственность за Эллиота, так же как и за Джулию. А еще на моей совести Клеопатра, моя раненая Клеопатра. Нет. Я не могу поклясться, что больше не дам эликсир никому. Перед нами распахнут новый современный мир, о каком я никогда даже не мечтал. И мы можем потеряться в этом мире, Бектатен. И кто знает, к чему может подтолкнуть меня какая-нибудь трагедия, необходимость или озарение?
Бектатен долго молча смотрела на него, а потом вдруг улыбнулась. До чего же она была прекрасна с этой чарующей улыбкой на устах!
– Говоришь ты как царь, – сказала она. – Но этот эликсир, во всей его чистоте и могущественной силе, ты украл у человека, которому я его доверила. И, совершив это, тем самым ты украл его у меня.
